Book.

Китценька впервые в своей жизни испытывала это странное чувство — горе пополам с радостью.

Горя было предостаточно.

Сегодня вечером их с мадемуазель Казимирой номер был последним по счету. Но не успела Китценька сделать на арене первый пируэт, как неожиданно музыка смолкла, а по залу пронесся шум.

Звеня зеркально отполированными саблями, на манеж шагнули полтора десятка полицейских. Возглавлял их уже знакомый усач.

— Неразрешенное представление запрещается! Прошу всех немедленно покинуть зал! — громко объявил он.

В публике начался ропот, заплакали дети, однако блеск полицейских сабель оказался очень убедительным. Публика потянулась к выходу, и через пять минут в цирке остались только циркачи и пятнадцать людей в форме.

— Попрошу всех нарушителей явиться сюда. Не пытайтесь скрыться, это бесполезно, — сказал помощник начальника. — Я имею портреты всех участников представления, и завтра каждый сбежавший будет объявлен во всекоролевский розыск как враг королевских подданных и личный враг короля!

Никто и не думал убегать. Цирк «Каруселли» стоял перед полицейскими как маленький сплоченный отряд. Даже маленькая Китценька прижалась к ноге Казимиры, но никуда не убегала, хотя ей и было ужасно страшно и язык у нее пересох.

Господин директор вышел вперед.

— Я полагаю, вы несете ответственность за все происходящее? — осведомился усатый.

— Да, — тихо ответил директор. — Я один несу за все ответственность. Мои люди тут ни при чем. Я… я приказал им начинать представление. И я готов ответить за все.

— Это неправда, неправда, — зашумели все, — мы все решили, что…

— Молчите! — возвысил голос директор. — Молчите! Распустились вы у меня, вот что! Я говорю: я один принял такое решение, и не сметь, не сметь мне возражать!

— Но, господин директор, ведь голосование… — начал было Иогансон.

— Вы бредите, господин фокусник! Какое еще голосование? Идите занимайтесь своими кроликами и не лезьте, куда вас не звали!

Конец спору положил помощник начальника.

— Вы арестованы, господин директор! Прошу следовать за мной!

И господина директора увели в городскую тюрьму.

Китценька не стала слушать, что было дальше. Она могла предположить, что после ухода полицейских труппа не стала расходиться — ведь надо же было решать, как поступить.

Но маленькой Китценьке было уже все равно. Она знала, что ее маленькая кудрявая головка не может придумать, как справиться со свалившейся бедой. Пусть думают люди.

А Китценька пойдет, сядет на бережок и будет тихо плакать и тоненьким голосом выть на луну. Потому что собаки всегда воют на луну, когда им тоскливо.

И Китценька зажмурилась горестно, выла и плакала и думала, что им опять не везет, и что очень хочется куриной котлетки, а ее кормят только овсянкой на воде, и что очень жаль господина директора, и что все пропало, и что она так одинока, а луна такая большая и круглая — и-и-и-и-у-у-у-у-у!

Вдруг в ее тонкий вой вплелась какая-то новая, более низкая нота.

Китценька открыла глаза и увидела, что рядом с ней сидит Миска. Большая и черная, она казалась частью этой ночи.

— Будем выть вместе? — спросила Миска, вздохнув.

— Будем, — согласилась Китценька.

— Люди — это всего лишь люди, — продолжила разговор Миска. — Они слишком много разговаривают… А нам, настоящим собакам, ясно, что сперва надо как следует повыть на луну. У-у-у-у-у-у-у!

— У-У-У-У-У-У-У! — поддержала ее Китценька.

— Да, — вздохнула Миска. — Сперва повыть, а потом уже, отвыв беду, заняться поисками выхода. Люди всегда привыкли делать все сразу. Поэтому они и принимают такие опрометчивые решения. Ты согласна?

— У-у, — кивнула Китценька.

— Сейчас мы повоем еще немного, а потом пойдем послушаем, что придумали люди. Может быть, мы с тобой придумаем что-то получше. А ты не грусти так сильно. Лучше погромче вой, — сказала Миска ласково и лизнула маленькую Китценьку в нос.

И вот в этот момент Китценька и почувствовала, что она — несмотря на все горе — счастлива.

Потому что, конечно, Китценьке никогда не стать большой собакой. Но зато — она может дружить с большой собакой! Ведь Миска подала ей совершенно понятный собачий знак дружбы. И они будут выть хором и придумают, как спасти директора, и потом Китценька даже покажет Миске, где спрятана косточ… нет… пожалуй, косточку Китценька покажет ей когда-нибудь потом…

Но не только собаки горевали в этот час на речном берегу.

Когда экстренное совещание труппы закончилось, спохватились, что пропал Марик.

— Его нет в нашем фургоне, — взволнованно сообщила Казимира, — его нет и в тележке у Филиппа.

— Давайте встанем цепочкой и будем громко звать его, обшаривая окрестности, — сказал Хоп.

— Может быть, пустим по его следу собак? — предложила Рио-Рита.

Шкатулка покачала головой.

— Думаю, он не ушел далеко. Спрятался где-нибудь, чтоб мы не видели, как он переживает. Пойду поищу мальчика, мне кажется, у нас нет причин за него волноваться…

Марик нашелся на берегу.

Он сидел на песке, обхватив колени руками. При появлении Шкатулки он поспешно вытер краем футболки глаза.

— Что там решили? Я ушел, не дослушал, — сказал Марик севшим от слез голосом.

— О чем ты ревешь, дуралей? О чем-то своем или о нашем общем?

— Я не реву. Уже не реву, — поправился Марик. — Но, понимаете, только я понадеялся, что останусь в цирке, а цирк закрыли…

— Кто тебе сказал такую ерунду? Вот еще придумал! Завтра мы идем на прием к министру культуры и не отстанем от него, пока он не разрешит нам выступать. Налоги заплатим — ведь сбор от представления остался у нас.

— И директора выпустят?

— Это мы тоже выясним завтра. А пока — пойдем-ка домой. Спать.

— Домой? — хмыкнул Марик. — Это в фургон, что ли?

Шкатулка внимательно глянула на него.

— А у тебя есть другой дом?

— Нет у меня никакого дома. Нет и не было.

— Ну, значит, придется считать, что на сегодня твой дом — в цирковом фургоне.

— А где ваш дом?

Вместо ответа Шкатулка встала и сделала несколько шагов по берегу, загребая ногами песок. Потом разбежалась и прошлась колесом.

— Ух ты! — Марик даже вскочил в восхищении.

— Хочешь, научу тебя делать так же?

— Конечно, хочу! — Марик нетерпеливо подпрыгнул.