— Посмотрите, в глубине сада, слева от домика, должны быть качели. Она не катается на них? — тихо спросила королева.

— Качели? Да, вот там, среди листвы виднеются — именно качели. Откуда ты знаешь, Ида, про эти качели?

— Мне ли не знать, — грустно сказала королева.

Король еще раз всмотрелся в глубину шарика.

— О, а что это за розовая точка на калитке? На цветок не похоже…

— Дай-ка взглянуть, — заволновалась королева. — Эй, принесите большую лупу!

Это оказался розовый носочек. Пара к тому носочку, который королева обнаружила в глубине комода.

— Может быть, наша девочка прятала шарик в одном из носочков, как в футляре, достала шарик, держала носочек в руках, — сказала Ида. — А потом, когда ушла, то обронила его там.

— Вот так мы и убедились, что Марик был прав, — закончил свой рассказ директор цирка. — Принцесса действительно ушла в свой маленький мир, и никто не знает, как ее вернуть.

— Просто позвать, — вздохнула Эва. — Но надо найти правильные слова. Потому что не всякие слова принцесса там услышит.

Глава двадцать седьмая
Про то, как Льдинка и королева встретились на городской улице

Льдинке снился сон. Кошмарный сон. Снилось ей, что во всех магазинах продается конская колбаса. И что на всех столбах развешаны плакатики «Разыскивается белая лошадь по имени Льдинка». Потом ей приснилось, что откуда-то появился главный конюх. Нос защекотал запах черного хлеба с тмином, которым он всегда угощал Льдинку, и конюх прошептал в самое ухо: «Пора возвращаться».

Льдинка открыла глаза. Наяву все было как во сне. Перед ней действительно стоял главный конюх, в руках у него был ломоть хлеба.

И он очень грустно смотрел на Льдинку.

В первый момент Льдинка смутилась. А потом вспомнила первую часть сна и фыркнула.

— Доброе утро, — тихо сказал конюх. — Извини, что разбудил. Я хотел спросить: когда ты к нам вернешься?

— Я вам не нужна, — горько и гордо ответила Льдинка, — Поищите себе другую лошадь, которая не спотыкается и не проигрывает скачки.

— Милая Льдинка, — ласково сказал конюх, — оступиться мог каждый. Я понимаю, что твоя гордость заставила тебя уйти. Но нам всем очень плохо без тебя. Все скучают. Ветеринар переживает, что здесь некому делать необходимые для твоей ноги примочки, Стивен тоскует так, что ничего не ест и похудел. И я очень хочу, чтоб ты вернулась.

Льдинка угрюмо отвернулась. Она вспомнила свое стойло в конюшне, нетерпение, которое охватывало ее перед скачками, вспомнила, как в день рождения Стивен читал ей стихи про летающих лошадей…

— Зачем же вы укоряли меня, когда я проиграла забег? — наконец спросила она.

— Никто не укорял тебя, тебе просто показалось. Я понимаю, что тут твои друзья, и я верю, что циркачи — замечательные люди, но ведь твой дом — в королевской конюшне.

— У меня один вопрос, — решительно сказала Льдинка. — Куда деваются из конюшни старые лошади? Конечно, я еще молода, но хотелось бы знать!

Конюх пожал плечами в недоумении:

— Разумеется, они выходят на пенсию. И отправляются на отдых, на ферму. У нас есть королевская ферма для старых животных. Там спокойно и тихо. Я часто навещаю там знакомых лошадей. Знаешь, это забавно и трогательно, но многие начинают на покое писать стихи, картины или сочинять музыку. И иногда хорошую.

— Но некоторые лошади, как я слышала, — непримиримо сказала Льдинка, — превращаются в колбасу.

Конюх всплеснул руками:

— Что ты говоришь! Льдинка, вспомни! Ты пришла на нашу конюшню совсем молодой лошадкой, почти жеребенком. Я люблю тебя… Разве я могу сделать из своей любимой лошади — колбасу? Как ты могла такое подумать? Ни одна лошадь из нашей конюшни… — Но тут конюх замолчал. Потом покачал головой грустно:

— Знаешь, Льдинка, я думал, что ты мне веришь. А ты ушла, обидевшись неизвестно на что. И подозреваешь меня теперь в ужасных вещах. Мне очень горько это слышать. Я ухожу. Если захочешь вернуться — твое стойло свободно. Всего тебе доброго.

И конюх ушел.

Как же так получилось, что Льдинка, которая обижалась на всю конюшню, сама обидела конюха? Чувство, что она виновата, было так мучительно, что Льдинка решила тут же переложить его на кого-то другого.

— Аделаида, — сердито сказала она, отыскав на поляне старую лошадь, — как ты могла наговорить мне таких гадких ужасов про колбасу? Ты настроила меня против моего конюха. А оказывается, наши лошади отправляются на пенсию — на ферму, пишут стихи, музыку и даже картины.

Аделаида с недоумением посмотрела на белую лошадку: — Голубушка, какая шлея попала тебе под хвост? Разве я говорила хоть слово о твоей конюшне и твоем конюхе? Я философствовала о вечном и бренном, о благодарности и предательстве, о молодости и старости, о любви и о свободе… Кто мог подумать, что ты сделаешь такие поспешные выводы и поссоришься с человеком, который воспитывал тебя с детства? Я ожидала, что ты, напротив, оценишь, что, хотя в мире существует зло и конская колбаса, тебя окружают и окружали друзья.

Льдинка повесила голову и молча пошла восвояси. Теперь и Аделаида ее упрекает. Как все плохо получается.

А после обеда на столицу тихо опустился туман. Берега реки и сама река, колесо обозрения в городском парке, стальные трамвайные рельсы, скамьи, афишные тумбы, витрины, печные трубы, ограды, фонари, тележки мороженщиков и газетные киоски — все утонуло в мягком тумане.

Стало тихо. Редкие прохожие спешили по домам, пока еще туман не загустел настолько, чтоб стало опасно заблудиться в родном городе. На дверях магазинов и учреждений появились таблички «Закрыто на туман», замерло движение на улицах.

В такие дни, когда туман обволакивал город, каждого тянуло в теплый уют. Хозяйки пекли яблочные пироги и сахарные рогалики, на стол ставился парадный фарфоровый кофейник, зажигался камин, и вся семья (да, ведь глава семьи вернулся со службы ранее обычного) собиралась у стола за неспешным разговором.

Для Льдинки туман был очень кстати. Как раз под настроение. Она бродила по берегу, дышала туманом и думала: «Вот, на меня все обиделись, и я сейчас растворюсь в этом тумане, и никто меня не найдет. Потом, когда станет ясно, они вспомнят, быть может, что я была. И что я никого не хотела обижать — так уж получилось».

Она долго шла вперед, и вот под ее копытами, вместо песка и травы, оказалась мостовая. Тогда Льдинка поняла, что она бредет уже по какой-то городской улице.

Одна. Совершенно одна.

— Одна. Совершенно одна… — услышала Льдинка где-то совсем рядом.

Но кто это сказал? Неужели это ее внутренний голос заговорил вслух?

В тот день с самого утра королева закрылась в комнате принцессы.