Все сцены этого продолжительного акта происходили одна за другой без единой заминки, и наши наперсники действовали с удивительной ловкостью и искусством. Вагины, и члены, и ягодицы сменяли друг друга перед нашими лицами с той же быстротой, с какой менялись наши желания; не успевали извергаться горячие члены в наших руках, как тут же, словно по мановению волшебной палочки, в ладонях оказывались новые — наполненные силой; наши сосательницы сменялись в том же стремительном ритме, и анусы наши не пустовали ни единой минуты; три часа подряд мы изнемогали в истоме и в нескончаемом сладостном бреду; не менее сотни содомитов почтили присутствием наши потроха, а искусственный орган беспрерывно обрабатывал нам влагалище. В конце концов я едва не испустила дух, а Олимпия потеряла сознание, и ее пришлось снимать с кола; только Клервиль и Шарлотта стойко отражали приступ. Мы истекали спермой, жидкостью, которую выбрасывал механический пенис, потом и кровью. Когда первый акт подошел к концу, Фердинанд и Франкавилла пригласили нас на прогулку, и мы, поддерживаемые служанками, пошатываясь, направились в просторную летнюю резиденцию.
Она была украшена следующим образом: справа, приблизительно на метр от пола, возвышалась полукруглая платформа, нечто вроде амфитеатра, застеленного толстыми матрацами из пылающе-алого атласа; напротив стояла другая платформа, немного выше первой, такой же формы, обитая бархатом того же цвета.
— Давайте приляжем сюда, — сказал князь, увлекая нас к амфитеатру, — и посмотрим, что будет происходить.
Мы устроились поудобнее, и очень скоро в зал вошла дюжина восхитительных девушек от шестнадцати до восемнадцати лет. Они были одеты в греческие туники, оставлявшие обнаженным почти все тело; каждая прижимала к груди, твердой и белой как алебастр, младенца возрастом не старше одного года. Следом появились шестеро мужчин, державших в руках свои возбужденные органы; двое сразу овладели Фердинандом и князем, остальные с поклоном приблизились к нам и предложили свои услуги, которые мы тут же приняли без раздумья.
Когда мы утолили первые страсти, молодые женщины обступили нас полукругом; перед ними спустились на колени маленькие девочки, одетые в татарские одежды, и начали демонстрировать нам прекраснейшее собрание ягодиц юных матерей.
— Какие превосходные задницы, не правда ли? — сказал Франкавилла.. которого в это время не спеша содомировал устрашающих размеров член. — Но, к сожалению, они предназначены для жертвоприношения, и я не рекомендую вам слишком увлекаться ими… Однако прошу вас полюбоваться, как гордо посажены эти ягодицы, как безупречно они белы. Далее жаль, что им придется вынести предстоящие муки…
Девочки поднялись с колен и исчезли; их сменили двенадцать мужчин около тридцати пяти лет, очень мужественного и свирепого вида, обряженных в костюмы сатиров. Помахивая различными орудиями для флагелляции и поигрывая мышцами на обнаженных плечах, они подошли к молодым матерям, вырвали у них младенцев и швырнули одного за другим к нашим ногам, потом, схватив матерей за волосы, затащили их на другую платформу, грубо сорвали с них одежду и начали избивать с такой жестокостью — и продолжалось это довольно долго, — что брызги крови и кусочки плоти разлетались по всему залу и даже долетали до нас.
Никогда за всю свою жизнь я не видела такой порки — ни такой безжалостной, ни такой обстоятельной, потому что от шеи до пят на их телах не осталось живого места; вопли несчастных были слышны, наверное, за несколько лье окрест, но преступление совершалось совершенно открыто, и никто даже не подумал о том, чтобы заглушить их. Четверо женщин упали без сознания, но их тут же пинками подняли на ноги. После этого их повернули к нам спиной, демонстрируя двенадцать сплошных ран, и отпустили.
Вслед за тем началась общая суматоха; палачи и жертвы сбились в кучу и, толкая друг друга, сбежали с помоста; одни спешили заменить шестерых наших содомитов, другие лихорадочно искали своих отпрысков. Они поднимали их, бережно прижимали к себе, целовали дрожащими губами, кормили грудью, и вместе с пересохшим молоком младенцы жадно сглатывали лившиеся из глаз материнские слезы. К стыду своему должна признаться, друзья мои, что эта жуткая сцена, составлявшая резкий контраст с нашими, не менее сильными эмоциями, заставила меня испытать два оргазма, и я забилась в конвульсиях, извиваясь на толстенном колу, который обрабатывал мне зад.
Но передышка была недолгой; в комнату ворвалась следующая дюжина головорезов еще более жуткой наружности, чем первая, изрыгая дикие вопли и проклятия, размахивая тяжелыми бичами. Они опять оторвали детей от материнской груди и бросили их на пол еще с большей силой, чем в первый раз, в результате чего несколько крошечных черепов раскололись о дощатый настил нашего амфитеатра; потом снова затащили женщин на соседнее возвышение, и на этот раз град ударов обрушился на переднюю часть тела бедных матерей, прежде всего на нежные, полные молока, груди. Вскоре эти сладкие, трепетные и возбуждающие полушария, разрываемые хлыстами превратились в жуткое месиво молока и крови, и эта смесь фонтанами разбрызгивалась по комнате. Потом варвары перенесли удары ниже и с прежней яростью и силой принялись терзать живот, промежность, добрались до самого сокровенного места, перешли к бедрам и превратили всех в окровавленные куски мяса. Между тем мы продолжали наслаждаться, испытывая неземное удовольствие, которое можно получить лишь при виде чужих страданий. Мучители снова отпустили истерзанных женщин, чтобы прийти на помощь своим обмякшим и выжатым до капли коллегам, ублажавшим наши неуемные зады. Матери кинулись к своим детям — орущим и изувеченным, согревая их пылкими поцелуями и утешая нежными словами, и в своей радости, кажется, забыли о недавних муках; но распахнулась дверь, и ворвались еще двенадцать злодеев, страшнее и свирепее которых трудно себе представить.
Эти чудовища, похожие на прислужников Плутона, схватили младенцев — теперь уже в самый последний раз, — разрубили на куски огромными кинжалами и бросили останки к нашим ногам; затем собрали обезумевших от ужаса матерей в середине арены и устроили такую бойню, что в воздухе долго еще стоял сладковатый запах крови; потом, покрытые липкой кровью, отшвырнули в сторону наших содомитов, заняли их место и принялись содомировать нас, рыча от вожделения и удовольствия.
— Это был незабываемый спектакль, — проникновенно и благодарно сказала я Франкавилле, когда мы, обессиленные от долгой и жуткой оргии, выходили из этого ада.
— А вот ваша подруга, кажется, еще не насытилась, — заметил князь, оглянувшись на Клервиль, которая сосредоточенно переворачивала трупы, оставшиеся на поле битвы, и разглядывала их ужасные раны.
— Клянусь влагалищем, — задумчиво, будто про себя, бормотала она, — вид смерти никогда не надоедает. Только безумно жаль, что невозможно наслаждаться подобными утехами каждые четверть часа.
На этом празднество закончилось. Нас, едва державшихся на ногах, усадили в карету, доставили обратно во дворец князя, где после теплой ароматической ванны напоили горячим мясным бульоном, уложили в постель, и двенадцать часов спустя мы были готовы, если бы потребовалось, повторить все с начала.