— Мы создадим суды, как это было при Альбе. Не существует иного средства держать народ в узде.
— Тогда ваши подданные побегут из страны.
— Они оставят свою собственность, которая будет моей. Я только выиграю от бегства мятежников, это упростит контроль за оставшимися. Я хочу быть не робкой королевой над многими подданными — я желаю властвовать деспотически, пусть даже подданных у меня будет совсем немного.
— Я верю, что вы жестоки, София, но боюсь, что ваше властолюбие порождено только похотью [85] .
— Почти все пороки в человеческом сердце проистекают из этой страсти, все в той или иной мере связаны склонностью к распутству. Эта наклонность, очень жестокая у сильных натур, приводит простых смертных, блуждающих в диком мире Природы, к тысячам тайных преступлений, а того, кто повелевает людьми, — к тысячам выдающихся политических злодеяний.
— О, София, я вижу, куда вы клоните: ваше честолюбие — не что иное, как желание чаще и приятнее проливать свою сперму.
— Какая разница, какое желание вызывает в человеке честолюбие; главное — оно существует и к тому же подкреплено короной. Но знаешь, мой друг, если ты рассуждаешь об этом, значит, ты колеблешься — колеблешься и боишься, а я не желаю иметь никаких дел с трусом.
Однако предложение Софии всерьез захватило меня, и, предвкушая неограниченные возможности дать выход своей врожденной жестокости, я тут же согласился на все. София поцеловала меня, заставила еще раз дать торжественную клятву хранить наш разговор в тайне, и мы расстались.
Я шел домой, погруженный в беспокойные мысли, а у самого порога своей квартиры вдруг ощутил всю опасность обязательств, которые только что взял на себя, и понял, что если я их нарушу, мне грозит ничуть не большая опасность, чем в случае, если я выполню их; словом, я провел ночь в ужасном смятении. У меня один выход — бежать, решил я, и бежать следует немедленно, потому что я создан для другой жизни. Да, София, если бы ты предложила мне обычные преступления частного характера, я бы с радостью совершил их, ибо, имея такого соучастника, как ты, я плевал бы на закон, ^п подвергать себя неизвестной опасности только для того, чтобы рабски служить твоему деспотизму, — это уж увольте! Нет, коварная женщина, на меня можешь не рассчитывать! В любое время и с большой охотой я готов совершать преступления ради утоления своих страстей, но не собираюсь служить чужим. Когда ты узнаешь о моем отказе, упрекай Боршана не за малодушие, а скорее за величие души…
В ту же самую ночь я потихоньку выбрался из города и поспешил в ближайший к Англии порт. По дороге я почувствовал мимолетное сожаление: мне сделалась тягостной мысль о том, что я отказался от предложения Софии, которая давала мне политические средства для утоления моей глубокой страсти к преступлениям. Но тут же вспомнил, что ее планы нереальны, кроме того, я буду много счастливее, действуя ради себя самого, нежели исполняя прихоть коронованной злодейки.
Добравшись до Лондона, я снял квартиру на Пикадилли, где на следующий же день у меня украли все деньги до последнего пенни, которые были при мне; это была серьезная потеря, так как еще в Гааге я разменял все кредитные билеты. Итак, у меня остались только рекомендательные письма к нескольким влиятельным лицам в Лондоне, поэтому приходилось рассчитывать на их помощь до того времени, когда я получу деньги от сестры.
Судя но тому, что я слышал о лорде Берлингтоне, я решил увидеться с ним в первую очередь. Когда он прочитал мои письма, я рассказал ему о своем несчастье, и добрый англичанин выразил готовность оказать мне любую услугу. Хотя Берлингтон был не очень богат, я тут же получил от него тысячу гиней, кроме того, он и слышать не захотел о том, чтобы я остановился в другом месте. Я принял его предложение, тем более, что успел познакомиться со всем добропорядочным семейством и заметить в этом доме возможности отплатить своему благодетелю черной неблагодарностью.
Прежде чем перейти к описанию мелких пакостей, которыми я занялся, я должен рассказать вам о своих гостеприимных хозяевах.
Берлингтону, любезнейшему и умнейшему человеку, было около пятидесяти лет; он был веселый, беззаботный, совершенно не разбиравшийся в людях, щедрый, благородный и глупый — вот вам исчерпывающий портрет моего лорда. Все его семейство составляли две дочери и зять. Тилсон, двадцати трех лет от роду, женился на старшей из девушек, которая была примерно одного с ним возраста. Они были отличной парой, какие редко встречаются в природе: очарование, наивность, добросердечие, благородство, прекрасное воспитание — короче, оба были живым олицетворением всех добродетелей, что утешало Берлингтона за неприличное поведение мисс Клеонтины, младшей дочери, восемнадцатилетнего премиленького создания. Ее отличала необыкновенная распущенность, да что я говорю! — самая явная порочность и неуемный разврат, доведенные до предела, составляли неисправимые пороки Клеонтины. При всем этом она имела наглость утверждать, что жизнь ее в тысячу раз счастливее, нежели жалкое прозябание Клотильды среди скучных добродетелей супружества.
Изучив характер девушки, я влюбился в нее без раздумий: влюбился в том смысле, в каком может в кого-то влюбиться такой развращенный человек, как я, но поскольку ее отец, откровенно поведал мне о том, какую сердечную боль причиняла ему эта неблагодарная дочь, я счел за благо действовать с величайшей осмотрительностью.
Несмотря на сладостное волнение, которое производила в моей душе Клеонтина, я не переставал любоваться красивым лицом Тилсона и прелестью его очаровательной жены; если Клеонтина внушала мне более распутные желания, ее деверь и сестра вызывали во мне чувства более изысканные и пикантные. Я рисовал в своем воображении зад Тилсона, представляя его как подлинное чудо Природы, и сгорал от желания овладеть им, то же самое мечтал я сделать и с его соблазнительной супругой. Я разложил по полочкам все свои страсти и пришел к выводу, что разумнее всего начать с Клеонтины. Все, что может привести к грехопадению женщину, уже в изобилии заключалось в душе предмета моего вожделения, и мне не стоило большого труда соблазнить ее.
Я не встречал ничего более свежего, аппетитного и прелестного, чем тело этого очаровательного создания, ничего более красноречивого, чем голос ее страстей, ничего более порочного, чем ее душа. Действительно, случались моменты, когда мне казалось, что я веду себя пристойнее, чем она; вы, конечно, понимаете, что мы испробовали с ней все мыслимые удовольствия, и Клеонтина призналась мне, что чем больше наслаждение противоречит законам Природы, тем больше оно подстегивает ее похоть.
— Увы, — сказала она мне однажды, — я дошла до того, что не нахожу достаточно сильных средств, чтобы удовлетворить себя.
Я, не раздумывая, атаковал ее прекрасный зад, и полученное удовольствие было настолько пикантным и острым, настолько полно разделила его вместе со мной Клеонтина, что мы дружно решили не заниматься больше ничем, кроме содомии.