Сенатор: — Насколько я понял, если бы вы были богатым или могущественным, вы обратили бы эти преимущества в источники своих удовольствий или своих безумств?
Я: — Признаю только одного Бога: наслаждение.
Сенатор: — А что вы думаете о религии?
Я: — Я считаю ее главным столпом тирании, механизмом, который деспот использует для укрепления своего трона. Искры суеверия всегда были расцветом деспотизма, посредством этих презренных оков тиран постоянно подчиняет людей своей воле.
Сенатор. — Иными словами, вы нам советуете использовать религию?
Я: — Разумеется; если вы собираетесь царствовать, пусть Бог глаголет вашими устами, и люди будут слушаться вас. Когда Бог будет в вашем услужении, вы поставите их на колени, их деньги и сами их жизни сделаются вашей собственностью. Убедите людей, что все беды, которые преследовали их при прежнем режиме, происходят лишь от их безбожия. Заставьте их ползать и пресмыкаться у ног пугала, которым вы размахиваете перед их носом, и они сделаются ступеньками лестницы вашего тщеславия, вашей гордыни, вашей похоти.
Сенатор: — А сами вы верите в Бога?
Я: — Разве есть на свете хоть один здравый умом человек, который верит в эти басни? Разве Природа, вечно движущаяся Природа, нуждается в первоначальном толчке? Пусть останки того первого шарлатана, который заговорил об этой отвратительной химере, подвергаются вечным мукам за всех несчастных, которые погибли из-за нее.
Сенатор: — Как вы относитесь к поступкам, называемым преступными?
Я: — Как к делам, на которые вдохновляет нас Природа и противиться которым равносильно безумию; как к самому верному средству в распоряжении государственного мужа, служащему для накопления субстанции личного счастья и для ее сохранения; как к необходимому орудию любого правительства; наконец, как к единственным законам Природы.
Сенатор: — Вам приходилось совершать преступления?
Я: — Не существует ни одного, которым я бы не запятнал себя и которое бы не был готов совершить еще раз.
После этого Браге напомнил присутствующим историю тамплиеров и, резко выразившись по поводу незаслуженной и жестокой смерти, которой Филипп Красивый предал великого магистра Молея [90] с единственной целью завладеть богатствами ордена, сенатор снова обратился ко мне:
— Вы видите перед собой руководителей Северной Ложи, которую основал сам Молей, когда ожидал решения своей судьбы в Бастилии. Мы принимаем вас в свою среду с одним стременным условием: на жертве, которую вам предоставят, вы поклянетесь постоянно мстить за нашего великого основателя. Прочтите клятву вслух.
— Клянусь, — читал я, глядя в пергаментный свиток, — истреблять всех королей, пока ни одного не останется на земле; клянусь вести постоянную войну с католической религией и с папским престолом; клянусь проповедовать свободу и способствовать построению всеобщей республики.
Раздался оглушительный громовой гул; павильон содрогнулся до самого основания; из разверстого люка в полу поднялась жертва, державшая в обеих руках длинный кинжал, которым мне предстояло убить ее: это был красивый, совершенно обнаженный юноша лет шестнадцати. Я взял протянутое мне оружие и вонзил его в юное сердце. Браге подставил золотую чашу, собрал кровь, первому дал отпить мне, потом обнес всех присутствующих; каждый пил и произносил какую-то тарабарщину, которая означала следующее: «Скорее умрем, чем предадим друг друга». Платформа опустилась вместе с трупом, и Браге возобновил допрос.
— Вы только что показали себя достойным нашего общества и увидели, что мы из той несгибаемой породы, какую хотим видеть в вас, и наши жены также безупречны в этом отношении. Спокойно ли вы относитесь к преступлениям и способны ли совершать их даже в пылу удовольствий?
Я: — Они увеличивают мои удовольствия и вдохновляют на новые; я всегда считал убийство душой наслаждения похоти. Оно оказывает огромное воздействие на воображение, и сладострастие — ничто, если лишено этого небесного огня.
Сенатор: — Признаете ли вы ограничения в физических наслаждениях?
Я: — Мне неизвестно, что это такое.
Сенатор: — Любой пол и возраст, любое состояние предмета, любая степень родства и любые способы наслаждаться им, — выходит, все это безразлично для вас?
Я: — Не вижу никакой разницы.
Сенатор: — Но есть же у вас предпочтение к определенным формам наслаждения?
Я: — Да. Я особенно предпочитаю сильные способы, которые идиоты называют противоестественными, преступными, странными, скандальными, незаконными, антиобщественными и жестокими; им я отдаю предпочтение, и они всегда будут радостью в моей жизни.
— Брат, — произнес Браге, и голос его смягчился, — займи свое место среди нас — ты принят в Общество.
Когда я сел, Браге добавил:
— При этом мы предполагаем, что взгляды и принципы вашей жены идентичны вашим.
— Клянусь в этом от ее имени, — ответил я.
— Тогда послушайте, что я вам скажу, — заговорил сенатор. — Северная Ложа, чье руководство мы представляем, имеет значительное влияние в Стокгольме, но простые, рядовые масоны не знают наших секретов, наших обычаев; они слепо верят нам и повинуются нашим приказам. Поэтому я расскажу вам, Боршан, только о двух вещах: о наших моральных принципах и намерениях.
Мы намерены свергнуть шведского монарха, равно как и всех других монархов на земле, особенно Бурбонов. Но этим займутся наши братья в других странах — мы действуем только в своей собственной. Когда мы займем троны королей, ничто не сравнится с нашей тиранией, ни одному деспоту никогда не приходило в голову так крепко завязать глаза народу, как это сделаем мы; погруженный в абсолютное невежество, народ будет в нашей власти, кровь потечет ручьями, наши братья-масоны сделаются простыми исполнителями нашей жестокой воли, и вся власть будет сосредоточена только в наших руках; мы выбросим за борт нашего корабля всю и всяческую свободу: свобода прессы, свобода вероисповедания, да и сама свобода мысли будут запрещены и будут безжалостно подавляться, ибо если цель наша — властвовать над людьми, мы должны бояться просвещения, которое ослабляет цепи.
Вы, Боршан. не сможете разделить с нами власть, так как этому препятствует ваше иностранное происхождение, но вам будет доверено командование войсками, а в первое время — шайками грабителей, которые скоро будут свирепствовать по всей Швеции, чтобы укрепить нашу власть над населением. Клянетесь ли вы верой и правдой служить нам, когда наступит этот час?
— Клянусь заранее.
— Тогда можно перейти к нашим моральным принципам. Они ужасны, брат; самое главное из моральных обязательств, которые связывают нас, не считая политических, состоит в том, что мы обмениваемся друг с другом женами, сестрами, матерями и детьми, наслаждаемся ими вперемежку в присутствии друг друга и чаще всего тем самым способом, за который Бог, как рассказывают, наказал жителей Содома. В наших оргиях участвуют жертвы обоего пола, на которых изливается ярость нашей извращенной похоти. Разделяет ли ваша жена ваши взгляды на эти мерзости и готова ли так же, как и вы, совершать их?