— Можешь опять вернуть прежний облик? — спросил Пустой Коббу.
— Могу, — кивнул тот. — Только чего зря перекидываться? Мало ли в какую переделку попадем! Да и тяжело это. Я так-то пободрее себя чувствую, и пользы от меня больше будет. К тому же я в пленке и не перекидывался. Она сама с меня прежний облик сняла. Сорвала, можно сказать. Что ж мне, на каждой пленке теперь жилы рвать?
— Все в порядке? — прищурился Пустой.
Коркин оглянулся. Файк и Рашпик, вытаращив глаза, рассматривали Коббу. Сишек сидел у переднего колеса и потягивал что-то из фляжки. Рук посвистывал в низком кустарнике. Выбравшийся из травы Филя застыл за рулем вездехода. Ни внутри, ни снаружи машины не оказалось ни капли тягучей массы, ни клочка паутины.
— В порядке, — отобрал у Сишека фляжку Хантик и сам приложился к горлу. — Тьфу, пропасть! Сам пойла насосался, а мне воду тычешь? Забери свою… В порядке мы, Пустой, в порядке. Не в первый раз через первую пленку пробираемся. Хотя честно скажу тебе: пешком оно вроде как проще. Идешь же, работаешь, можно сказать. Меньше пакости в голову лезет. Сердце-то не каменное, недолго и порваться… от всякого.
— Как раньше Ройнаг проходил через первую пленку? — спросил Пустой.
— Проходил как-то, — хмыкнул с крыши вездехода Файк. — Вон впереди холмы, видишь? За ними городок заброшенный, изоляторы и, как ты говоришь, арматуру разную он оттуда таскал, как и все мы. Только Ройнаг один всегда ходил — не любил компании.
— Со мной ходил раз, — вспомнил Рашпик. — Я был, Ройнаг и еще пара ребят. Только Ройнаг ногу подвернул перед пленкой. Мы хотели его перенести на руках, но он отказался. Ногу перемотал листом теневика, сказал, что через час должно отпустить. Потом нас догонит.
— Ерунда, — махнул рукой Хантик. — Теневик от увечья не помогает. Его от поноса надо принимать. И то заваривать…
— Однако догнал, — не согласился Рашпик.
— Ладно, — кивнул Пустой. — Ширина пленки оказалась где-то в сотню шагов — не заблудится. Трехствол свой взял, чужого ничего не прихватил, значит, головой не двинулся. Сишек, ты еще соображаешь?
— Трезвый, как мое рубило, — проворчал старик. — После этой вашей пленки никакой хмель не берет. Водички вот решил попить, и то Хантику не угодил.
— Доставай корзинку с завтраком — будет перекусывать, — приказал Пустой. — До нужного нам места еще двадцать миль, пора уж в животы что-нибудь бросить. Коркин, растормоши Филю, а то с ним столбняк сделался.
— Почему двадцать? — не понял Файк. — До городишка и пятнадцати не будет. Или ты, Пустой, сразу на заимку к Вотеку собрался?
— Собрался, — кивнул Пустой. — Ты, Файк, садись у меня за спиной. К полудню должны добраться до этого ведуна, а там посмотрим, что дальше. Дорогу будешь показывать, да не к старику, а к городишку. Мимо пойдем — вдруг кого из сборщиков встретим. Надо будет предупредить насчет орды.
— Да не было никого в Мороси, — проскрипел Хантик. — Все мужики в трактире собирались!
— Посмотрим, — отрезал Пустой. — Из Квашенки кто-то мог отправиться, да диких хватает. Сишек! Ты что там застрял? Нет в корзине пойла, не ищи!
Коркин залез в кабину, сел на центральное место, потрогал руль, пригляделся к двум пластинам железа, которые Пустой называл педалями, обернулся к Филе. В глазах у мальчишки стояли слезы.
— Ты что? — удивился Коркин.
— Хорошо тут, — пробормотал Филя, замусоливая ладонями щеки. — Смотри, трава-то повыше, чем у Поселка. Какая это Морось? Если пленки не считать, обычный прилесок. Кусты. Подальше лес. И холмы эти все под лесом. Вся разница, что птиц не слышно. Или слышно снаружи. Что там цокает?
— Рук охотится, — сказал Коркин. — Живность какую-нибудь давит.
— Живность… — пробормотал Филя и посмотрел на скорняка: — Правда, что ли, десять секунд прошло?
— Точно, — Коркин поднял руку, на запястье которой был закреплен таймер. — Точно показывает. Пустой проверял. Ни секунды лишней не отстукивает. Ни воды, ни пара не боится.
— Десять секунд, — повторил Филя. — А мне показалось, что час, не меньше. Ты-то как сам?
— Плохо, — признался Коркин. — Во второй раз не хотелось бы. Как только сборщики через эту пленку ходят? Мерзость внутри такая забурлила, что описать не могу. Я уже встречался с ордынцами. Но не сражался с ними никогда. В степи не принято с ними сражаться. Надо вставать на колени и ждать — убьют тебя или покалечат только. Как я в этой пленке на колени опять не бухнулся, не знаю.
— Что ж тогда выходит? — спросил Филя, обернувшись к колышущейся за кормой вездехода стене. — Что она делает? Выдергивает из каждого какую-то мерзость? Или занозу?
— Если занозу, так, по-моему, только глубже забивает, — не согласился Коркин. — Ну тут ведь как: раз глубже забьешь, другой — посаднит да перестанет, а позже и вовсе выпадет.
— А как же Файк? — спросил Филя.
— Не знаю, — вздохнул Коркин. — Я не оглядывался, но кричал он громко. Корежило его вроде. Ты не трясись зря. Тут, кстати, до второй пленки и не должно ничего быть. Так, если только мелкая живность, крысы там, ящерицы. Наши деревенские сборщики говорили, что всякая пакость после второй пленки начинается. Ты-то как?
— Плохо, — скривился Филя. — Дрянью себя распоследней почувствовал. Смерть готов был принять. А сейчас пытаюсь вспомнить, в чем моя мерзость, — и не могу.
— Не ломай голову, — успокоил его Коркин. — У моей бабки стекло было забавное. Ну что-то вроде того… бинокля, я посмотрел вчера, попробовал. Она как-то кровососа прищелкнула и меня позвала. Смотри, говорит. Смотрю, а он через стекло-то размером с большой палец стал! Вот уж мерзость. Смотреть страшно. Лапы, зубы, крылья. А без стекла — точка черная. Придавил пальцем и забыл. Так и эта пленка. Как забавное стекло.
— Вот! — сунулся в открытую дверь Хантик с лепешками и олениной. — Хватит сопли глотать, попробуйте чего повкуснее. И не медлите. Пустой хочет до ведуна Вотека к полудню добраться, а до него еще два десятка миль.
Едва все заняли места, вездеход пополз дальше. Только оружие разобрали да посмеялись над Руком, который выскочил из кустов с довольным и сытым видом, подошел к опустевшей корзинке и тут же начал сердито цокать и посвистывать, а после подобрался к Коркину и пихал его лбом до тех пор, пока скорняк не отдал ящеру остатки лепешки.
В машине ящер опять отправился в ноги к Коббе. Между тем вездеход приминал кусты, уходя южнее гряды холмов. Пустой вглядывался вперед, да и спутники его прилипли к стеклам, разве только Файк, который словно ожил после первой пленки, примостился за спиной у механика да время от времени отмечал приметные места.
— По-любому всякая ходка в Морось в неделю укладывается. Если рано утром выходить, то к пленке только к вечеру добираешься. В основном народ торопится ее тут же пересечь, проковылять еще с милю и на ночлег становиться, но иногда не успеваешь засветло, тогда лучше на полпути между столбами и пленкой стоять. Ночью в пленку нельзя. Про другие не скажу, а первая пленка перемалывает напрочь. Некоторые пытались пройти, да только их никто больше не видел. Но уж если прошли, то до второй пленки бояться нечего. Я о пакости какой говорю, а ватажники, бывает, забредают сюда. Их остерегаться надо. Хотя, спрашивается, что им тут ловить? Сборщики — народ нищий, ни оружия толкового, ни монет каких, а то барахло, что с собой тащат, тем же ватажникам не в диковинку. Некоторые из сборщиков, правда, пытались с ними торг выстроить, ну чтобы они из-за дальних пленок чего поинтереснее тянули, а тут с ними рассчитываться, но не вышло ничего. Веры им никогда не было, а теперь и подавно не стало. Слова не держат. Тех бедолаг, что с монетой пришли, порезали, да и все. Хорошо еще, хоть наружу из Мороси не выходят, говорят, что эта пленка, что мне суставы выворачивает, для всех, кто в Мороси прижился, вроде каменной стены. А может быть, корежит их, как меня. Не всем нравится.