В маминых глазах Саня заметил знакомый огонек бешеного и неодолимого упорства, приугасший ненадолго и теперь быстро восстанавливающий яркость. Несколько минут спустя Лена уже уверенно раздавала указания. В местную больницу велела деда даже на осмотр не показывать: там из лекарств самое действенное – молитвенник, а такое целебное средство имеется и у обходчика. Зато у него нет лишних глаз, уютно, сам он человек положительный и деда уважает. Опять же добро помнит, Корней не раз подбрасывал приятелю уголь в трудные зимы.
На поезд следует подсесть возле вокзала, где паровоз пополняет запас воды и угля. Первая треть состава недоступна: там вагоны богатые, их подгоняют к платформе больших станций, оттого и дверь тамбура делают высокой, на уровне пола вагона, и не углубляют ее внутрь на ширину трех-четырех ступеней лестницы, обычной для задних вагонов, откуда пассажиры спускаются прямо на насыпь, спрыгивают или пользуются сходнями.
– Мам, мы купим билет, – возмутился Саня, слушая эти дикие планы.
– Нам велено не показываться на станции лишний раз, – снова фыркнула Лена. – К тому же денег у нас очень мало.
Старая ветка путей закончилась тупиком, Саша подставил плечо бледному и решительному Корнею. Люся подхватила саквояж деда, вцепившись в него как в самую понятную и ценную вещь. Олег пошел налегке. Саня с матерью сразу свернули на узкую тропку к станции, коротко простившись с дедом и остальными. Следовало спешить. Отправка телеграммы займет некоторое время, а скорый на столицу, дед это помнил, пройдет станцию через час, задержавшись лишь для пополнения запаса воды своего паровоза.
Пробраться в помещение станции Сане удалось сразу. Найти комнату телеграфиста тоже было несложно. А уж стукнуть донышком табакерки оказалось проще простого. Вензель исправно оставил на столешнице серебряный след, быстро растекшийся в ровный яркий узор оскаленной медвежьей пасти. Худой, невзрачный служащий за аппаратом подпрыгнул как укушенный. И сесть на свой стул более не рискнул. Он никогда прежде не исполнял прямого приказа Самого! Вздыхая и кланяясь, принял четверть листка бумаги, на котором ровным почерком Короля был написан текст сообщения. Дрожащей от важности и ответственности момента рукой отбил адрес, известный каждому и никогда прежде не использованный здесь. И затем – текст.
«Связи безмерным воровством ремонты путях проведены ненадлежащим образом тчк Пытаясь избежать наказания начпоезда изъял мое письмо столицу зпт попытке отсыла телеграммы получил ранение тчк Ремпоездом сейчас управляют воры зпт находящиеся под судом тчк Требую провести полное расследование зпт временно запретить движение тяжелых составов зпт бронепоездов тчк
Машинист Суровкин»
– Бред какой-то, – всхлипнул телеграфист, сжег листок с текстом, затем послушно запер дверь и придвинул к ней тяжелый стол. – Полный бред, не иначе! Машинист приказывает Самому. Наверное, скоро свету конец… бежать надо. Домой, в село. Там хоть репой, а прокормлюсь, а тут быстро на баланду переведут. И меня, и прочих. Бежать… Ох и темна удача на станции!
Он ныл и торопливо собирал свое невеликое имущество: карандаши, отличную точилку, писчую бумагу и прочие мелочи. Мера густоты и опасности удачи и неудачи для каждого своя, в значительной степени им лично определяемая…
Саня, думая о телеграфисте, миновал богатую высокую платформу, спрыгнул в хрустящую изморозь покрытой тонким слоем снежка травы и помчался по шпалам.
На скорый удалось подсесть ловко и незаметно. Правда, дверь тамбура была заперта. Ехать снаружи, держась за стылые поручни и стоя на ступеньке, оказалось страшно и невыносимо холодно. Вдвойне ужасно оттого, что сам он был прижат к двери – запрятан в самое тихое и теплое место. А вот мама, которую следовало беречь, стояла внизу, упрямо закусив выбившуюся прядь рыжих волос. Смотреть на ее синие, застывшие руки делалось все тяжелее.
«Зайцев» ссадили возле следующей станции, безжалостно и безразлично, среди ночи, в безлюдном, глухом месте. Пришлось идти пешком, а потом ехать на другой подножке. И снова их заметили и ссадили. В третий раз повезло: пассажиры оказались людьми душевными, заступились, оттеснили хмурого проводника и втащили окончательно окоченевшую Лену в вагон отогреваться. Накормили пресной кашей, напоили горячим чаем. Само собой, на станции вреднющий проводник сбегал и вызвал полицию… представители которой немедленно явились, подобострастно кланяясь, и вручили ошарашенной Лене и ее сыну билеты в первый класс. Там, в тепле, под присмотром вышколенных проводников, удалось по-настоящему согреться, отдохнуть и отоспаться, подлечить растрескавшуюся кожу рук, а также за три оставшиеся дня пути к столице исчерпать все домыслы по поводу столь странных перемен в комфорте передвижения.
Общее направление мыслей не могло быть ошибочным: телеграмму на главном вокзале получили. Легла она, ввиду странности текста и указания на магическую метку, прямиком на стол Яши, благополучно прижившегося в приемной Потапыча и прекрасно усвоившего, когда следует беспокоить Самого даже и внеурочно, во время совещаний.
Платон Потапович прочел текст, задумчиво пришпилил взглядом к стулу начальника восточной ветки путей, держащего отчет и тотчас поперхнувшегося словом.
– Иди, не у тебя пока что беда стряслась, – милостиво пророкотал Большой Мих.
Чиновник сгинул, мысленно благословляя светлоту своей сегодняшней удачи, а заодно обещая сразу и ангелам, и чертям больше никогда не брать лишнего. И вообще не брать! Судорога запоздалого ужаса свела желудок, выворачивая наизнанку все естество. Говорят, и не напрасно, что прежний начальник главного управления путей сообщения в ранге министра крепко воровал. Рискнул разок даже на святое покуситься: позаимствовать часть средств экспериментального депо. И на следующий день был подан к столу Потапыча на большом блюде с яблоком в зубах. Живой, хотя в последнем сильно сомневался даже он сам. Вроде бы Большой Мих сказал: «Уберите эту старую свинью, она протухла», и министр плакал, хрюкал и дрожал. Чудачества Потапыча порой бывают ужасны. На сладкое министр, прямо лежа на блюде, подписал прошение об отставке и добровольно уехал надзирать за установкой телеграфных столбов на крайний север, в тундру…
– Яша… – Голос Самого звучал спокойно, и оттого в его ведомстве притихли все, ожидая большой бури.
– Весь внимание! – Бывший посыльный возник в дверях с вечным пером и жестким планшетом, на котором укрепил лист для записей.
– Суровкин – это ж машинист с прежнего ремпоезда Донова? – спросил Потапыч, хотя помнил всех людей, хоть раз попавших в поле его зрения.
– Точно так. И дед сударыни Береники.
– Ясное дело, иначе откуда еще он мог взять мою личную метку, – буркнул Потапыч. Он тяжело вздохнул и похрустел пальцами, словно кого-то душил. – Министра нашего нового спешно найти. Ребят кликни, пусть волокут хоть откуда, час им на все про все, это самое большее. Магистральные поезда далее первой дуги на север не пускать, спешно организовать проверку путей повсеместно. Начальника тайной полиции пусть парни тоже подтаскивают. И отыщи этого арьянца гнусного… куда я его загнал от расстройства?