Сейчас у маяка слонялись без дела четверо стражников и сидели двое горожан в такой же одежде, в которую был одет Лук. Он даже не посмотрел в их сторону. Вслед за несколькими рыбаками, которые несли узлы сетей, миновал портовые сараи, вышел к старому пирсу и пошел по каменным плитам вперед, туда, где теснились лодки и лодочки, где вздымали мачты не слишком большие корабли и торчали из воды скалы восточной оконечности хурнайской бухты.
Он остановился у начала скал. Здесь каменный пирс заканчивался, дальше надо было идти по доскам, брошенными на чуть притопленные лодки. У скал останки кораблей вовсе превращались в груду гниющего мусора, но Лук перешел и через них и по узкой, выбитой в камне тропке стал взбираться на скалы. Когда он поднялся на гребень, возвышающийся над морской гладью на добрых два десятка локтей, то увидел цель своего путешествия. В выемке, образованной двумя скалами, высоко над водой сидел корабль. Сверху он казался целехоньким, во всяком случае, и палуба, и мачта были целы. Лук оглянулся, не увидел уже рыбаков, которые отстали у лодок, почесал затылок и, прыгая с камня на камень, спустился на палубу.
— Чего забыл? — услышал он хриплый возглас.
За его спиной, в тени нависающего над палубой валуна, сидел в плетеном кресле седой старик с глиняной бутылью в руках.
— Здесь гостиница для бродяг? — произнес положенную Фразу Лук.
— Здесь, — оживился старик. — А ты один бродяжничаешь или как?
— Как придется, — условленно ответил Лук.
— Тогда прошу на борт, — расплылся в улыбке старик. — Старшина хурнайского порта рад дорогим гостям! Да что гостям? Хозяевам! Как здоровье моего дорогого слепца Куранта?
— Куранта больше нет, старик, — вымолвил Лук.
— Вот незадача, — скорчил гримасу старик. — Тогда чего ж я-то все еще никак не отплыву с этого острова?
Старик не помнил своего имени или не хотел копаться в обрывках памяти в его поисках. Он называл себя старшиной хурнайского порта и за долгие годы сумел убедить себя в том, что и в самом деле был когда-то старшиной этого самого порта, пока однажды его корабль не выбросило на скалы. Лук спустился в трюм и обнаружил, что никакого корабля и не было. Палуба из лучшего дерева служила крышей вырубленной в скалах хижины. Похоже, что и палубой-то она не была, просто балки, лежавшие на камнях, однажды были под наклоном покрыты досками так, чтобы сверху, да и с моря казалось, что между скал застрял кораблик. Тем более что дверь, ведущую к воде, в глубине расщелины видно не было, а мачта торчала как положено, вверх, и даже просмоленные канаты подрагивали там, где и следовало. Как понял Лук, Курант в свое время оказал старику какую-то услугу, а потом и пристроил его охранником потайного убежища. Слепой, который прикупил в трех городах Текана три укрытия для приемных детей, еще одно приберег и для себя с Саманой. Под палубой было четыре комнатушки. В одной из них, которая находилась в самой глубине сооружения, обитал старик-сторож, еще в одной была устроена кухонька, а две не имели ничего, кроме крепких деревянных лежаков и окон, расположенных под потолком. В центре всего домовладения, возле люка, как бы ведущего с палубы в трюм, была устроена печь, которая должна была отапливать все помещения. Лук открыл дверь хижины, спустился еще на десяток локтей по камням к воде и присел на вынесенную волнами деревяшку. Тут же торчали в камнях удочки, а в жестяном корыте подрагивала плавниками рыбина.
— Чтоб не портилась, — объяснил Луку приковылявший к камням старик. — Вот думаю со временем выдолбить яму за своей каморкой да набрать зимой льда. Тогда можно будет рыбку на лед класть. Я тут только рыбкой питаюсь. Нет, бывает, рыбаки хлебушка подбрасывают, но так-то только рыбкой. Зря я это, в смысле — только рыбкой. От рыбки живут долго, а зачем мне долго?
Он посмотрел на Лука, словно тот мог ответить на вопрос, зачем ему «долго», вздохнул, подхватил рыбину под жабры и потащил ее на кухоньку. Скоро над скалами разнесся запах жареной рыбы, а Лук все так же сидел на камнях и думал, что если бы не его шалость, мгновенная блажь, то сидел бы на этих камнях Курант и дышал морским ветром. Хотя вряд ли бы сидел. Катил бы по дорогам Текана до самой смерти. А Нега была бы жива точно.
— А хлебушка у тебя нет? — с надеждой спросил старик, показавшись из-за скал.
— Есть хлебушек, как не быть, — успокоил старика Лук. — И даже кубок вина найдется.
— А как тебя зовут, зеленоглазый? — спросил его старик.
— Не для разноса? — нахмурился Лук.
— И не для рассыпа, — серьезно кивнул старик.
— Кир Харти, — сказал Лук. — Но вот так если окликнуть, то лучше Кай.
— Кай значит Кай, — согласился старик. — Пожалуй к столу, дорогой Кай.
Остаток дня Лук проспал, но, видно, и во сне он продолжал обдумывать то, что произошло с ним, потому что, проснувшись в вечерних сумерках, он уже знал, что должен делать.
— Мед? — в ответ на странный вопрос Лука удивился старик, все так же просиживающий капитанское кресло на палубе. — Да после твоего вина и хлеба, дорогой Кай, я сам стану пчелкой и полечу к ближайшим цветкам. Только долго ждать придется. Но вот для того, чтобы чуть подсластить стариковскую жизнь, немного меда есть. Крынки хватит?
— Половину обычного кубка, — попросил Лук.
Оставшуюся часть ночи он провел в полудреме. Немного саднила кожа намазанной медом головы, но мысли занимала возможность или невозможность изменить цвет глаз. Он пытался повторить то ощущение, которое было у него, когда он столкнулся лицом к лицу с Тарпом и как-то сумел поменять цвет глаз на черный. Как же он сделал его опять зеленым? Или это сделала Хуш? Да, она сказала «сотри морок со своих глаз», но стер морок все же он сам. Стер морок. Просто моргнул, но стер морок. А как он навел морок на собственные глаза? Тоже моргнул. Получалось так, словно под его веками можно было найти любой цвет? Но ведь он не колдун? Все, что он может, так это чувствовать опасность, которая обдает его холодом, да и то не любую, а ту, что исходит из Пустоты, и видеть невидимое. Да. Он не Сакува именем, но Сакува по сути. Зрячий. И выходец из клана Крови тоже? И его мать жива?
Лук скривил губы в гримасе боли, которая с натяжкой сошла бы и за улыбку. Чушь, все, что говорила о его матери Хуш, — это чушь. Он слишком хорошо помнит тот день, когда его мать стояла с обнаженным мечом на лестнице дома урая Харкиса. Она защищала собственного сына. И убили ее по-настоящему. Боль-то она почувствовала в любом случае. А теперь ее чувствует и ее сын.
Лук проснулся с рассветом. Поднялся, спустился к морю, пригляделся к его зеленоватой глади, поднял глаза к выцветшему красному небу. Даже море, зеленое вблизи, чуть дальше казалось красным. И если бы небо было голубым, то и море казалось бы голубым. Лук зажмурился и попытался представить голубое небо. Попытался и не смог. С таким же успехом он мог попытаться представить его зеленым. Зеленым даже было бы проще, луга Кеты всегда казались Луку опрокинутым небом. Но голубым…