А когда Дорожкин надел куртку да шагнул за порог, Дир поскреб виски твердыми пальцами, словно лучину от чурбака отщипывал.

– Грязное это дело, – пробурчал недовольно. – Все здесь в Кузьминске такое грязное, что не только вымазаться можно, но и захлебнуться. И эта мерзость, что едва Саньку не пришибла да меня не переломила, покажется еще детской забавой. Попомните мои слова. Иди, парень, да обожди с выводами, дай с мыслями собраться.

– Не ворожи попусту, – вдруг твердо произнесла Лизка. – Помни: в зеркало смотришь – что в окно пялишься, всем свою физиономию кажешь. Не ищи того, кто искать себя не завещал. И торопись, нехорошо опаздывать. Работа есть работа, даже если начальник твой очень нехороший человек, очень.

Дорожкин снова набрал в руку снег, оглянулся. К дверям училища подходила знакомая фигура.

– Нина Сергеевна! – закричал он. – Минуточку.

Она остановилась. Он подбежал, скользнул взглядом по уставшему лицу, пробормотал какие-то извинения.

– Только никому не говорите, Нина Сергеевна. У Алены был нимб над головой? Ну свет там, что ли?

– Какой нимб? – прошептала Козлова. – Отсвет, что ли? Было что-то. В апреле как раз я к ней в комнату заглянула, а она ворожбу какую-то плела, на голову что-то вроде паутинки светящейся лепила. Только она просила никому не говорить об этом. Очень сердилась тогда, очень. Сказала, что он страшно зол будет, если узнает.

– Кто – он? – спросил Дорожкин.

– Да как же… – пролепетала женщина и вдруг замолчала, побежала в училище. К ступеням подходил Адольфыч.

– А! Евгений Константинович? Работаешь? Молодцом. Не забудь про послезавтрашний вечер, с тебя легкое шутейное колдовство. Обязательно!

Сказал и зацокал каблуками щегольских ботинок по ступеням.

Дорожкин развернулся, не увидел возле «Торговых рядов» соглядатая и пошел к Урнову.

Тот курил, сидя перед своей мастерской на деревянном чурбачке. Дорожкин поздоровался, оглядел залепленные снегом плакаты, вздохнул.

– Нет торговли?

– Какая зимой торговля? – усмехнулся золотозубый, стряхивая снег с усов. – Лыжи я не делаю. Если попросят, могу сантехнику в порядок привести, двери перевесить. Замки поправить.

– А запасные части за стеной берете? – поинтересовался Дорожкин.

Осунулся сразу мастер. Зыркнул взглядом из-под бровей, шрам почесал возле глаза, сигарету скомкал в кулаке.

– Шрам откуда? – спросил Дорожкин.

– Афган, – протянул Урнов. – Пуля в камень попала, осколок под глаз ударил. А так-то обошлось. Давно это было.

– А сюда как попали?

– Трое сынов, – вздохнул Урнов. – Надо как-то зарабатывать. Содержать их. Я уж несколько лет здесь. Набирали сюда некогда рукастых. Смотри, мастерская без аренды, да и пансион выплачивают. Где я так еще заработаю? Кризис ведь теперь.

– А не жутко здесь? – спросил Дорожкин.

– Бывало и пострашнее, – скрипнул зубами мастер. – Я ж говорю, трое сынов у меня. Один военное заканчивает в Питере, выше меня на голову. Второй в Твери, в ОМОНе. Третий в Волоколамске в техникуме. На гитаре играет. Молодец. Адольфыч предлагал всех сюда перетащить, квартиры им дать, но я погожу пока. Что хочешь, инспектор? Сдашь меня?

– Нет, – вздохнул Дорожкин. – Мне с приятелем надо незаметно туда попасть, кое-что разведать. Сегодня ночью.

– Так это легко! – обрадовался золотозубый.

– Тогда дай-ка мне шину шипованную для велосипеда, – сказал Дорожкин. – Завтра заберешь. А если кто подойдет, так и скажешь: шину взял под залог, примерит, отдаст.

– Две тысячи рублей, – прищурился Урнов.

– Какие две тысячи рублей? – не понял Дорожкин.

– Залог – две тысячи рублей. Ты посмотри, какая шина! Ты что, хочешь, чтобы я тебе ее бесплатно отдал?

Глава 7 Ужас и кураж

– Если бы мне кто-нибудь еще тогда, в конце августа, сказал, что я ночью в компании трех сотен уродов отправлюсь на охраняемую территорию сверхсекретного предприятия, я бы поспорил на килобакс, что этого не может случиться никогда, – недовольно проворчал Мещерский.

– А почему только на килобакс? – спросил Дорожкин.

– Потому что я не зарабатываю на идиотских спорах, – огрызнулся Мещерский.

– Тихо, ироды, – обернулся Урнов.

Дорожкин недовольно поморщился. Неизвестно, конечно, как представлял тогда, в конце августа, собственное будущее Мещерский, но даже он сам, забрасывая с утра в живот жареную картошечку с домашними соленьями, явно не предполагал, что проведет часть следующей ночи в такой компании.

Оказалось, что проход в промзону осуществить до банальности просто, хотя и не слишком удобно. Золотозубый встретил Дорожкина и Мещерского уже в сумерках возле постаментного газика, ловко забрался на каменное основание памятника и извлек из-за сидений пластиковый мешок, в котором обнаружились три прорезиненных дождевика, три пары выпачканных в мазуте и угольной пыли валенок запредельного размера, три пары столь же аккуратных краг и три противогаза с выбитыми стеклами и выломанными фильтрами, резиновая основа которых была выпачкана все в том же мазуте. Все это богатство рассмотреть удалось с помощью небольшого фонарика уже в перелеске за теплицами, куда Урнов и завел спутников, ловко лавируя между засыпанными снегом кустами бузины, которые следующие за ним Дорожкин и Мещерский усердно ломали и гнули.

– Переодеваемся, – прошипел Урнов и вывалил обмундирование на снег.

– Обязательно? – брезгливо поднял грязные валенки Мещерский, но поспорить ему не удалось. Тот способ проникновения на территорию промзоны, который предложил Урнов, делал переодевание необходимым.

– Ничего, – бодро заметил Урнов, всовывая ноги в валенки прямо в ботинках. – Зато в таких валенках удобно зимой по нужде ходить. Снимаешь порты, закатываешь их на голенища и присаживаешься. Валенки тебя сами держат.

– У меня такое чувство, – проворчал Мещерский, – что прошлый хозяин этих валенок справлял нужду, вовсе не спуская штаны. Почему так воняет?

– Ну, – заметил Урнов, шмыгая носом, – во-первых, тут помойка. В теплицу можно проникнуть только со стороны помойки. А во-вторых, и валенки, и плащи я снял с дохлых колхозничков. Их как раз тут недалеко зарывают в снег, мрут-то они регулярно. А ребята эти моются нечасто. Не знаю, как в дикой природе, а в хозяйстве Быкодорова это расходный материал.

– Я надеюсь, что противогазы эти не с трупов сняты? – поморщился Дорожкин.

– Не, – покачал головой Урнов. – Это маскировка, колхознички противогазы не носят. Это нам, чтобы на них в темноте походить.

Независимо ни от чего, противогазы воняли ничем не лучше валенок. Дорожкин направил луч фонарика на лицо Мещерского, который действительно выглядывал из-под колпака плаща как ободранное чудище, но смеяться не стал. Ощущения и в самом деле были не из приятных.