Дорожкин снял очки. Вокруг снова лежал снег. Конец ноября. Север Московской области. Минус пятнадцать.
– У тебя получится, – заявил Шакильский. – Я следил за Адольфычем, он делает примерно то же самое. Думаешь, он специальные фары включал? Ничего подобного, фары прикрытие. Это был такой маленький вибростенд. Он как бы пробивал себе тоннель, при этом работал головой, силой воли.
– Он занимался этим много лет, – усомнился Дорожкин. – К тому же у него есть способности к этому. Возможно, он уникум.
– Я вообще не знаю, кто такой Адольфыч, – отрезал Шакильский. – Особенно если учесть, что в помощниках у него Содомский, про которого он сам говорит, что тому триста лет. Кощей, леший, демон, Вечный жид [72] , – не знаю. Да, он проводил даже фуры с товаром, кстати, не он один, тот же Павлик был на это способен, да и Шепелева, как я слышал, своими силами до подложки добралась. Но мы с тобой нисколько не хуже его, поверь мне. К тому же на твоем запястье имеется ключик. Весь секрет – не колышек твой на себя тянуть, а самому за ним тянуться. Понимаешь?
– Понимаю, только сказать не могу, совсем как человек, – пробурчал Дорожкин, поправляя на плече ремень сумки. – А ты что собираешься делать?
– Я? – удивился Шакильский и поднял, закинул на плечо мешок с ружьями. – Я буду держаться за твою руку обеими руками, и, поверь мне, оторваться тебе от меня не удастся.
– Ладно! – вздохнул Дорожкин. – Подожди, я позвоню маме.
– Эй? – раздался через пару минут с дороги крик. – Помочь? Вы чего там делаете?
Дорожкин оглянулся. Возле машины Шакильского остановился уже знакомый мужик на внедорожнике.
– Бурим! – закричал в ответ Шакильский. – Нефть нашли! Машину забирай! Дарим! Ну? – Шакильский повернулся к Дорожкину. – Все? Пригласишь к себе в деревню? Девчонки красивые есть?
– Есть, – откликнулся Дорожкин, – если не подурнели. Но я уже нашел свою девчонку и уже, кажется, прохлопал… Ну ты будешь хвататься за руку или нет? Ничего, что он смотрит? Если у нас все получится, мужик станет героем, очевидцем сверхъестественного события.
– Никем он не станет, – ухватил за левую руку Дорожкина Шакильский. – Ему никто не поверит.
Через минуту, когда двое чудаковатых незнакомцев с корочками, которые бросили раздолбанную «пятерку» на краю снежной целины, взялись за руки, затеяли что-то вроде хоровода, потом подернулись серой дымкой и исчезли, хозяин внедорожника едва не подавился прилипшей к десне жевательной резинкой. Откашлявшись, он с минуту еще хлопал глазами, потом побежал по двум цепочкам следов, у окончания которых не обнаружил ни пропавших мужиков, ни какой-нибудь ямы или укрытия. Потоптавшись на месте, он развернулся, дошел до внедорожника, вытащил буксир, зацепил «пятерку» и, выдернув ее из сугроба, в сердцах ударил кулаками по рулю:
– … … …., …., …., … … … …, …. … …, так ведь не поверит никто!
На площади у «Дома быта» взрывались петарды, взлетали фейерверки. Над городом опускался сумрак. Дорожкин посмотрел на экран мобильника и отправился к Мещерскому – появляться дома отсоветовал Шакильский. Сам егерь, едва оказался на твердой земле, немедленно обратился в опытного спецназовца, только что лицо не стал раскрашивать серыми и зелеными полосами, забросил на спину мешок с оружием и на полусогнутых пошел, побежал к собственному дому или еще неизвестно куда. Дорожкину он, по крайней мере, сказал, что в беде его не оставит, но без Дира ему никак не обойтись. С местом перехода они не рассчитали. Им еще повезло, что с высоты почти в полтора метра они упали, к примеру, не на кресты кладбища, а на зеленый ковер релакс-зала хозяйства Быкодорова, в котором к тому же не было посетителей. Дорожкин, смахивая с лица клочья паутины, рассказал Шакильскому о тайном ходе веломастера. Шакильский в историю про оставленную монетку не поверил, посетовал, что Дорожкину еще тренироваться и тренироваться ходить по грязи, но вывел спутника из теплиц легко, да так, что им не пришлось столкнуться ни с колхозниками, ни с колхозничками. А там уж Дорожкин вдохнул воздух Кузьминска, пригляделся к салюту над площадью и побрел по проезду Конармии на север. Странно, но именно теперь, когда он вновь оказался в этом городе, когда перед ним вставала необходимость отправляться на встречу с людьми или не людьми, но, безусловно, опасными существами, он мог думать только об одном – о ней.
Что с ней? Почему он не оказался там, где оказалась она, когда карлик размахивал своим саваном? Или все дело в том, что он прихватил зубами угол ткани? Или дело в его осиновом оружии, прикрепленном к запястью? Или он просто-напросто испугался и вынырнул на заснеженном Кузьминском шоссе, как выныривает тонущий человек, если ему удается избавиться от тяжелой, тянущей его в глубину одежды? И почему в ее глазах не было обиды? И о каком узелке она успела обмолвиться? Что значит, «развязать»? О том самом, о котором говорил и Шакильский?
Мещерский долго не открывал, но когда открыл дверь, то вытаращил на Дорожкина глаза так, словно увидел мертвеца. Хотя мертвец вряд ли бы его так уж удивил.
– Я сильно переменился? – спросил Дорожкин.
– Нет, но… – пробормотал Мещерский, поправляя теплый халат. – У тебя что-то с глазами. Ты плачешь?
– Да вроде нет, – коснулся ладонями глаз Дорожкин, – но причины для огорчений имеются. Никак не удается сделать свою работу. Ты приютишь меня на полчаса?
– Графинчик! Кто там? – послышался из спальни голос Машки.
– Тридцать минут, – повторил Дорожкин. – Мне нужно принять душ, отдышаться, потом я уйду. Выручишь… Графинчик?
– Ладно, – с гримасой кивнул Мещерский. – На твой размер у меня нижнего белья нет, но там на кухне стоит сушилка. Десять минут, и все. Стирать еще не разучился? Полотенце в шкафу. Еда в холодильнике.
– Спасибо, я приглашен на день рождения, – кивнул Дорожкин, разулся, открыл сумку и бросил на пол ботинки для степа, которые звякнули набойками.
– Все клоунствуешь? – хмыкнул Мещерский.
– Не, – покачал головой Дорожкин. – Занимаюсь шутовством.
Сушилка и в самом деле работала прекрасно. И душ в логове Мещерского немногим уступал душевой кабинке в квартире Дорожкина. «Ага, как же, в моей квартире», – подумал Дорожкин, но огорчения от осознания своей практической бесквартирности не испытал. Минуты, выпрошенные им у Мещерского, истекали стремительно. Засвистел чайник. Дорожкин бросил в чашку ложку растворимого кофе, плеснул кипятка, зашел в ванную комнату, натянул высохшее белье, брюки, рубашку. Вернулся в кухню. Машка сидела у дальнего угла стола, подперев подбородок кулачком. На ней была надета одна из безразмерных рубах Мещерского.
– В такую рубашку можно поместить троих, как я, – проговорила она, не отнимая от подбородка кулака.