– Кому не верите? – не понял Дорожкин.
– Никому, – еще тише заговорил рыжебородый. – Домам, улицам, памятникам, людям. Никому. И вам тоже, кстати. Из осторожности.
– Подождите, – удивился Дорожкин. – Ну людям или нелюдям верить вовсе не обязательно, но дома-то вам чем не угодили?
– У меня есть одна знакомая, – прищурил глаз рыжебородый. – На Большой земле. Так вот она крыс разводит. Ну не только, она человек важный, есть у нее и другие таланты, дай бог каждому, да не даст, но еще и крыс. Для души, скажем так. Ну там у нее клетки, в клетках домики для крыс, игрушки, ну разное, короче. Так вот, с точки зрения крыс – эти домики вполне себе годятся быть домиками. И клетки годятся быть домиками. Участками, так сказать, крысиного бытия. А с точки зрения хозяйки – это просто такая игра. Забава. Обманка. Паноптикум.
– Так мы вроде крыс? – сообразил Дорожкин.
– А, неважно, – расплылся в улыбке продавец. – Дело не в нас, а в хозяйке. Отсюда и эти домики, и названия, и памятники, да все! Ну и крысы, так сказать, тоже разные имеются. Всех расцветок.
– И кто же эта здешняя хозяйка? – заинтересовался Дорожкин. – Или хозяин? Тоже, наверное, талантом не обделен?
– Не знаю, – прищурился продавец. – Но бежать отсюда надо срочно куда глаза глядят. Пока бежалки не вырвали.
– Так что же вам мешает? – не понял Дорожкин.
– Интересно, чем все кончится, – пожал плечами рыжебородый и серьезно добавил после нервного смешка: – До жути. Но вам Дивова заказывать или как? У меня тут список уже на полста книжек, сколько закажут, столько и привезу. Если на складе столько будет. Возьмите визитку, меня Гена зовут.
– Добрый вы человек, – заметил Дорожкин, убирая в карман визитку. – Заказывайте.
В столовой ремеслухи, куда забрел Дорожкин, вместо того чтобы заниматься делом, никого уже не было, но повариха по доброте душевной отыскала оставшиеся от завтрака макароны по-флотски и кофе с молоком, в котором ничего не было от кофе, но что-то было от школьного детства. Дорожкин повесил на спинку стула брезентовую сумку, которую прикупил в «Торговых рядах», сунул туда купленную книгу и принялся постукивать по тарелке вилкой, понимая, что на самом деле он просто-напросто тянет время и ему все-таки придется столкнуться взглядом с Мещерским и еще раз представить, как тот обнимает Машку. Хотя что там было представлять, никакой ревности он не испытывал и оттягивал визит на почту из-за какой-то непонятной самому себе брезгливости. Дорожкин скользнул взглядом по стене, разглядел в ряду портретов преподавателей училища физиономию Тюрина и вспомнил субботний разговор с папой и его шустрой дочкой. Тогда, после заявления, что Дорожкин был убит, но не стал мертвяком, он словно онемел. Тюрин и его дочка говорили еще что-то, но он смотрел на них, не слыша, и почти физически ощущал, как колючее и больное шевелится у него в груди, отзываясь на спине, пока не подал голос и хрипло не вымолвил:
– А мертвяк – что такое?
Тюрин и дочка невесело переглянулись, после чего слово взяла Еж.
– Я скажу. – Она поправила очки, вернула их в розовую отметинку на переносице и начала со вздохом: – Просто я лучше вижу. Они на ниточках.
– Кто? – не понял Дорожкин.
– Мертвяки, – объяснила Еж. – Тут многие на ниточках, почти все, но мертвяки на толстых нитях. На канатах. На невидимых. Почти невидимых. Я вижу. Папка только то, что внутри. А я почти все. И у мертвяков они не серые. Черные.
– И я? – поежился Дорожкин.
– Вы нет, – улыбнулась Еж и глотнула чаю. – А то я бы и говорить не стала с вами. То и удивительно: мертвый, а не в мертвяках. И без ниточек. Но точно мертвый. Это как линия. Соскочила рука, потом опять на место легла, а все одно пробел. Две линии получается. Вторая у вас уже идет. Кстати, насчет того, что у кошек девять жизней, вранье. И у котов тоже одна жизнь.
– Я же не кот вроде, – потрясенно прошептал Дорожкин. Отчего-то ему не хотелось верить девчонке, но одновременно с этим нежеланием в нем каждую секунду крепла уверенность – так оно и есть.
– Вы не дергайтесь зря, – крякнул Тюрин. – Вас же трупаком не обзывал никто? Мало ли? Может, вы клиническую смерть перенесли? Ну не Лазарь [32] же вы, в конце концов. Я ж вам не томограф какой, так, вижу чуть больше прочих. Да и не консультирую никого, просто так уж совпало, что разглядел вас да удивился. Из-за ниточек. Нет их. А нимб есть.
– Нет, – покачала головой Еж. – Какая там клиническая смерть? Самая натуральная. Потому и чудно. Навскидку, похоже, словно вы умерли, а вас, вместо того чтобы подвесить, ну как местных, кладбищенских, развернули и завели по новой. Ну как будильник. Вот вы и тикаете дальше. Как все. Так что Лазарь он, папка. Натуральный.
– Подождите… – Дорожкин растерянно потер грудь. – И что же, вот эти, которые самые настоящие мертвяки, они как? Так и болтаются… на канатах? И не соображают ничего? Как эти… зомби?
– В том-то и дело, что нет, – вздохнула Еж. – Они изнутри как живые. Только в клетках. Соображают. И управляются как-то сами с собой, но словно не напрямую, а через эти… канаты. Днем на кладбище топчутся, а ночами по городу разбредаются, только домой их все одно никто не пускает, плохая примета, говорят.
– А остальные… – прошептал Дорожкин. – Которые на ниточках. Тоже будущие мертвяки?
– Нет, – замотал головой Тюрин. – Они как на поводке. Ну этого я вовсе не могу объяснить. Ну словно окорочены как-то.
– Окорочены, – попытался вспомнить, где он слышал это слово, Дорожкин.
– Не все окорочены, – пробормотал Тюрин и с предостережением посмотрел на дочь. – Но то не наше дело. Как говорится, смотри, да не засматривайся. Вы-то сами по какому делу сюда?
– Да! – вспомнил Дорожкин. – Девушка пропала весной. Алена Козлова. Она приемщицей работала в прачечной. Да вот, – Дорожкин полез в карман, вытащил маленькую фотографию девушки, которую он вложил в удостоверение, – посмотрите. Ну может быть, подскажете, видели где. А может быть… – Он замялся. – Определите по фотографии, кто она была. Если это возможно. Если вообще возможно, что она кем-то была.
– Это вы в смысле, на метле она летала или в ступе? – развернула очередную конфету Еж. – Мы в прачечную не ходим. У нас стиральная машина есть.
– Не, – вернул фотографию Тюрин. – Не помню такую. Имя слышал, а саму не помню. Да и то, может быть, она недавно в городе? Из Клина приехала? Ну откуда… Я на работу иду, стараюсь зря по сторонам не зыркать, а то еще увидишь что лишнее. Себе дороже встанет.
– Отец Василий хвалил вашу работу, – вспомнил Дорожкин. – Сидит у себя в церкви, слушает Эдит Пиаф. Служит ночами. Говорит что-то о посмертии и об отпущении. Я, правда, не понял, кого он отпускать собирается. Если этих самых… мертвяков, вот вы бы с ним и сошлись. Вы бы различали, а он отпускал.