Мещерский стал подниматься.
– Подожди, – поймал его за рукав Дорожкин. – Что значит, «ненастоящая»?
– А это как в старом анекдоте, – надул губы Мещерский. – Ладно, не мне тебе анекдоты рассказывать. Она стала как улыбки… как улыбки всех этих… кузьминцев.
Мещерский расстроенно махнул рукой.
– А может быть, с тобой что-то? – спросил Дорожкин. – Я ведь радовался, на тебя глядя, График.
– А это мысль, – плюхнулся обратно на стул Мещерский. – Схожу в больницу и тоже буду веселый и счастливый. Боязно, правда. А ну как эта моя эйфория дорого мне обойдется?
– Насколько дорого? – нахмурился Дорожкин.
– На всю жизнь, – надрывно прошептал Мещерский. – Машка, она, у нее… спины у нее нет!
– Как это? – вытаращил глаза Дорожкин.
– Как стекло, – медленно проговорил Мещерский. – Спина как стекло. Как мягкое стекло. Прозрачная спина. Все видно. Кости. Внутренности. Она не показывается. В рубашке дома ходит. Но я подглядел. Понимаешь?
– Послушай, – обескураженно пробормотал Дорожкин, – может, у тебя что-то с глазами?
– Ага, – хмыкнул Мещерский. – Веки салом заплыли от обжорства.
– И что ты собираешься делать? – спросил Дорожкин. – А если с ней просто поговорить?
– Ты не понял! – почти заорал Мещерский. – Я бы поговорил, если бы это она была. Но это не она!
– Не кричи, – попросил Дорожкин.
– Да нечем мне уже кричать, – обессиленно оперся о стену Мещерский и вдруг скривился, почти заплакал. – Достало все до печенок… Ты-то как?
– Паршиво, – признался Дорожкин. – Иногда кажется, словно у меня спина прозрачная. Да шучу я, – буркнул он отшатнувшемуся Мещерскому. – Хотя и не шучу. Со спиной все в порядке, а со всем остальным… Не приживусь я, График, в этом городе, чувствую, что не приживусь.
– И я также, – всхлипнул Мещерский. – А Машка вот наоборот. Ей все нравится. Подружек каких-то завела. Я теперь чаще один. Хотя так и лучше. Я уже боюсь ее, Женька. Боюсь. Ты бы заходил, что ли?
– Вместе бояться будем? – спросил Дорожкин.
– А хоть бы и так?! – воскликнул Мещерский. – А то и поговорить не с кем. Слушай! Может, мне чем заняться? Тебе помощь никакая не нужна?
– Нужна, – вдруг оживился Дорожкин. – Только не болтай лишнего. Есть у меня в голове несколько непонятных закавык. У тебя ведь Интернет есть? И телефонная связь есть? А в эфире? Ловил телерадиопрограммы в эфире?
– Нет ни черта в этом эфире, – махнул рукой Мещерский. – Тишина. Глушилки, наверное, стоят.
– Глушилки бы глушили, все одно что-то в эфире было бы, – задумался Дорожкин. – А между тем и кабельное работает, и радио России, как я слышал, в радиоточках есть. Послушай. Выясни, где проходят все эти кабели? Ну Интернет, телефон, радио, телевизор. То есть где лежит магистральная линия до ближайшего районного центра. И вот еще что. Прикинь насчет электричества. Должна быть высоковольтная линия. Город не маленький, пилорама, промзона еще, куча учреждений, и на все про все электростанция на мелкой речке. Обмозгуешь?
– Конечно! – оживился Мещерский. – Обязательно. Выручу. А еще что?
– Еще? – Дорожкин задумался. – Помнишь, как ты на работе сканворды щелкал? Вот скажи, что произошло тридцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят первого года?
– Это легко, – оживился Мещерский. – Именно в этот день исполнился ровно год кумиру миллионов. Тридцатого октября шестидесятого родился Диего Армандо Марадонна!
– А глобальнее? – спросил Дорожкин.
– Куда уж глобальнее? – задумался Мещерский, но тут же хлопнул в ладоши. – Есть! Кузькина мать!
– В смысле? – не понял Дорожкин.
– Тридцатого октября одна тысяча шестьдесят первого года была взорвана над Новой Землей самая мощная атомная бомба – «Кузькина мать», – отчеканил Мещерский.
– Спасибо, – вздохнул Дорожкин, – но это не пригодится. Ты пошерсти в Интернете. Мне нужно что-то, что произошло где-то здесь, поблизости. Ладно?
Жени Поповой дома опять не оказалось. Или она не открывала никому. Дорожкин отошел на несколько шагов от подъезда, посмотрел на ее окна. Они казались окнами нежилой квартиры. Он вздохнул и поплелся домой. По дороге поздоровался с тремя странными дедами, помахал рукой гробовщику, который стоял возле своей мастерской, как цапля на болоте, поднимая то одну ногу, то другую. Остановился у входа в институт, обернулся. Шедший в полусотне шагов сзади какой-то невзрачный мужик повернул к церкви. Дорожкин посмотрел на сфинксов. Они и в самом деле были необычными. Их головы казались родными. Родными для их тел. Они ничего не имели общего с изящными линиями лиц фараонов. Из каменных глазниц на Дорожкина смотрело что-то неведомое, чужое и ужасное.
– Разглядываете? – раздался скрипучий голос.
У одной из лип стоял Дубицкас. На нем был все тот же костюм. На носу поблескивали очки. «Паниковский», – вдруг со смешком подумал Дорожкин и застегнул куртку под горло, поежился. День выдался теплым, но сырой ветер неожиданно одарил Дорожкина мурашками. Инспектор втянул воздух. Мертвечиной от старика не пахло, в воздухе стоял запах мяты.
– Замерзнете, – предупредил Дорожкин.
– Это было бы славно, – проскрипел старик. – Но зима кончится, я оттаю и снова буду тут бродить.
– Смотрите на свои окна? – спросил Дорожкин.
– Уже знаете? – усмехнулся старик. – На свое прошлое. Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem.
– Мне кажется, что эту фразу я уже слышал, – заметил Дорожкин.
– Зачем изобретать новый афоризм, если годится старый, – попробовал пожать плечами Дубицкас, но вместо этого только неуклюже дернул ими. – Consuetudo est altera natura [45] .
– Антонас Иозасович, – Дорожкин замялся, – Георгий Георгиевич говорил, что в институте имеется библиотека…
– В институте даже две библиотеки, – шевельнул губами старик, медленно стянул с носа и убрал в карман очки. – Та, о которой вы говорите, недоступна. Там присутствуют сущности, которые могут нанести вам вред. И выгнать их оттуда нет никакой возможности. Хотя ночью они отправляются в город. Не все.
– Ночью мне бы не хотелось, – поежился Дорожкин. – А где расположена вторая библиотека?
– Здесь, – постучал сухим пальцем себя по голове Дубицкас.
– Правда? – обрадовался Дорожкин. – А найду я там что-нибудь по истории города?
– С вашего позволения, здесь, – Дубицкас снова постучал себя пальцем по голове, – я искать буду сам. Конечно, в настоящей библиотеке вы смогли бы получить документальные свидетельства истории этого чудесного города, а я могу предложить вам лишь личные воспоминания… Но, поверьте мне, личные воспоминания куда уж лучше обезличенных. Viva vox alit plenius [46] . Вы помните, как войти в институт?