Веять зерно было трудоемким процессом. Каждый мешок надо было открыть и опорожнить в большую плоскую плетеную корзину, которую затем двое человек поднимали и начинали подбрасывать на ней зерно или бобы. Холодный ветер уносил долгоносиков прочь дождем черных мелких точек, а мужчины и женщины с плетеными двуручными опахалами помогали порывам ветра. Быстрое течение уносило все, что попадало в реку, но на берегу снег вскоре был уже растоптан в серую кашу, устланную слоями мертвых и умирающих от холода насекомых, а также случайно упавшими зернами овса и ячменя, испещренную красными пятнышками бобов. То, что ноги втаптывали в снег, тут же заменялось новым слоем. Тем не менее оставшееся в корзинах зерно выглядело более чистым, хоть и не до конца; его пересыпали обратно в грубые джутовые мешки, вывернутые наизнанку и яростно выбитые палками, чтобы избавиться от вредителей. Вновь наполненные мешки укладывали в повозки кайриэнцев, как только их горловины перевязывали веревками; однако груды мешков, оставшихся пустыми, росли с огромной быстротой.
Перрин, опершись на луку седла, как раз пытался вычислить, действительно ли для того, чтобы наполнить одну из его повозок, уходит две телеги со склада, когда к нему подъехала Берелейн на своей белой кобыле, придерживая от ветра свой малиновый плащ рукой в красной перчатке. Анноура держалась в двух шагах позади, ее безвозрастное лицо было спокойным и непроницаемым. Айз Седай, казалось, оставляла их наедине, однако при этом находилась в достаточной близости, чтобы слышать все, что не будет сказано шепотом, даже не прибегая к помощи Силы. Как бы ее лицо не выглядело непроницаемым, орлиный нос придавал ей сегодня хищный вид. Косы с вплетенными в них бусами казались каким-то странным птичьим хохолком, прижатым к голове.
– Ты не сможешь спасти всех, – спокойно сказала Берелейн. Здесь, где не было зловония города, ее запах был напряженно-острым, в нем чувствовался гнев. – Временами приходится выбирать. Со Хабор находится под защитой лорда Каулина. Он не имел права брасать своих людей. – Ага, значит, ее гнев относился не к нему.
Перрин нахмурился. Неужели она думает, что он чувствует себя виноватым? Когда на другой чаше весов находится жизнь Фэйли, тревоги Со Хабора не сдвинут стрелку даже на волос. Однако он повернул своего гнедого так, чтобы смотреть на серые городские стены по ту сторону реки, а не на пустые глаза ребятишек, выбивающих вывернутые мешки. Человек делает то, что он может. Что он должен.
– У Анноуры есть мнение о том, что здесь происходит? – пробурчал Перрин. Он говорил тихо, но почему-то у него не было сомнения, что Айз Седай услышала его.
– Я не имею ни малейшего понятия, что думает Анноура, – ответила Берелейн, даже не пытаясь понизить голос. Она не только не заботилась о том, что ее могут услышать, она хотела, чтобы ее услышали. – Она не такая общительная, как была когда-то. Какой я ее когда-то считала. Пусть сама латает то, что порвала. – Без единого взгляда на Айз Седай она развернулась и поехала прочь.
Анноура осталась, глядя немигающим взором на Перрина.
– Ты, конечно, та'верен, но все же ты – лишь нитка в Узоре, так же как и я. В конце концов, даже Дракон Возрожденный – лишь нитка, вплетенная в Узор. Даже нитка та'верена не может выбирать, где и как ей быть вплетенной.
– Эти нитки – люди, – устало произнес Перрин. – Возможно, иногда люди не хотят, чтобы их вплетали в Узор, не спросив у них.
– А ты думаешь, есть какая-то разница? – Не ожидая ответа, она подняла поводья и погнала свою длинноногую бурую кобылу вслед за Берелейн, припустив ту галопом, так что плащ вздулся у нее за плечами.
Она была не единственной Айз Седай, у которой было что сказать Перрину.
– Нет, – твердо ответил он Сеонид, похлопывая Трудягу по шее. Впрочем, на этот раз успокаивать следовало не коня, а всадника. Он хотел оказаться подальше от Со Хабора. – Я сказал – нет, значит – нет.
Она сидела, выпрямившись в седле, бледная маленькая женщина, вырезанная изо льда. Не считая того, что глаза ее были темными пылающими углями, и от нее буквально несло с трудом сдерживаемой яростью. Сеонид была мягкой как масло с Хранительницами Мудрости, но он не был одной из Хранительниц Мудрости. Смуглое лицо Алхар-ры позади нее было каменным, седина присыпала его кудрявые черные волосы как изморозь. Лицо Винтера над завитыми усами было красным. Им приходилось принимать то, что происходило между их Айз Седай и Хранительницами Мудрости, но Перрин не был… Порыв ветра распахнул их меняющие цвет плащи, оставив руки свободными, чтобы вытащить меч в случае нужды. Хлопая на ветру, плащи переливались оттенками серого и коричневого, голубого и белого. Неприятное ощущение в желудке рассасывалось, когда он не видел, как часть человека исчезает под ними. Почти рассасывалось.
– Если будет нужно, я пошлю Эдарру, чтобы она привела тебя обратно, – предупредил он.
Ее лицо оставалось холодным, глаза по-прежнему пылали, однако по телу пробежала дрожь, качнув маленький белый камень у нее на лбу. Не из страха перед тем, что Хранительницы Мудрости сделают с ней, если ее придется силой приводить обратно; просто из-за оскорбления Перрина, сделавшего ее запах острым как шип терновника. У него начинало входить в привычку оскорблять Айз Седай. Вряд ли благоразумно усваивать подобные привычки, но другого выхода он не видел.
– А ты? – спросил он Масури. – Ты тоже хочешь остаться в Со Хаборе?
Худощавая Айз Седай была известна манерой говорить напрямик, как Зеленая, несмотря на то что была Коричневой, но сейчас она лишь сказала спокойно:
– А разве за мной ты не пошлешь Эдарру? Есть много способов служить, и мы не всегда можем избирать те пути, которые нам нравятся. – Если подумать, это было сказано довольно откровенно в каком-то смысле. Он по-прежнему не имел ни малейшего понятия, зачем она втайне посещала Масиму. Подозревает ли она, что он знает об этом? Лицо Масури было ничего не выражающей маской. На лице Кирклина застыло скучающее выражение, теперь, когда они покинули стены Со Хабора. Он выглядел так, словно мешком сидит в седле, – хотя на самом деле сидел прямо, – ни о чем в мире не беспокоясь и без единой мысли в голове. Но лишь круглый дурак поверил бы в беззаботность Кирклина.
Солнце поднималось все выше; горожане продолжали механически работать, как люди, желающие потеряться в сиюминутных заботах, боясь, что воспоминания вернутся к ним, когда они закончат. Перрин решил, что Со Хабор делает его слишком впечатлительным. Однако он думал, что прав. Воздух за стенами по-прежнему выглядел слишком тусклым, словно темная туча нависала над городом.
В полдень возчики очистили для себя от снега несколько возвышенных участков берега, чтобы разжечь небольшие костры и разогреть воду для слабого чая; они пили уже третью заварку, если не четвертую. В городе чая не нашлось. Некоторые из возчиков поглядывали на мосты так, словно помышляли о том, чтобы войти в Со Хабор и поискать там чего-нибудь поесть. Но при виде покрытых грязью людей, ворочающих тяжелые корзины с зерном, они снова принимались рыться в своих мешочках с овсом и молотыми желудями. Тут они по крайней мере могли быть уверены, что эта смесь чистая. Некоторые посматривали на мешки, нагруженные на повозки, но бобы нужно было вымачивать, а зерно молоть на больших ручных мельницах, оставшихся в лагере, и это можно сделать не раньше, чем повара выберут оставшихся долгоносиков и не сочтут, что то, что осталось, люди как-нибудь переварят.