Но даже таким образом Роуз не могла соткать ничего значительного, на что потребовалось бы больше нескольких дней работы. Как-то раз в кладовой вдовы Роуз заметила старый ткацкий станок, прислоненный к дальней стенке. Рамка его угрожающе наклонилась, покоробившийся валок и рейки галева [5] были расколоты, поперечной балки, казалось, и вовсе нет. Запутанные прогнившие нитки болтались вверху и внизу. Но Роуз это не смутило.

Она долго и упорно носила вдове корзинки с грибами, пока та наконец не разрешила ей попробовать починить сломанный станок. К тому же вдова заставила Роуз до блеска вычистить старую грязную кладовку.

Роуз уговорила отца, Виллема и меня помочь ей. Вдова даже не разрешила уносить станок. А потом все время жаловалась, что мы очень шумим и стучим своими молотками.

Я очень удивился, что вдова Озиг сразу не отдала станок Роуз, ведь она сама-то явно не собиралась им пользоваться. Еще больше раздражало то, что противная тетка продолжала требовать лисички за пользование станком, который мы починили, и заставляла Роуз работать в своей темной холодной кладовке.

И все равно я не видел Роуз более счастливой, чем когда у нее выдавалось свободное время, чтобы пойти поработать на станке.

Я написал стихотворение про вдову Озиг. Оно начиналось так:

Мастерица-вдова, чьи проворные руки

Кровью жертв выплетают на ткани узор,

Губы сухи, а пряди, как будто гадюки, —

Гонят души несчастных в адский костер.

Может, конечно, я и преувеличил. Но совсем немного.

Роуз

Сперва я выткала на станке вдовы Озиг узкую скатерть. На ней был простой рисунок с оленем, но я безумно гордилась ею. Следующим моим детищем стала шаль для мамы и шарфы для трех моих сестер. Потом я соткала куртки для Недди и папы.

Последняя вещь, сотканная на том станке, была для меня. Плащ. Я трудилась над ним больше полугода. За это время дела на ферме совсем пришли в упадок.

Отец рассказал мне, что неприятности начались в тот год, когда я родилась. Урожай ячменя погиб, а потом наступила необычно суровая зима, которая погубила наши основные посевы. На фруктовые деревья напала тля, домашняя птица вымерла от какой-то болезни, к тому же постоянно случались неурожаи. В то лето, когда я ткала себе плащ, дела были настолько плохи, что я почти перестала ходить за лисичками для вдовы. Да и для рукоделья оставалось слишком мало времени. Ткали только то, что было крайне необходимо. Мы все работали не покладая рук, чтобы просто не умереть с голоду. Лишней шерсти тоже не было.

Долгое время я выискивала повсюду клочки шерсти. Я находила их в щелях заборов и на коре деревьев. Но, конечно же, этого было мало. Только благодаря папе мне удалось закончить плащ. Он приносил мне шерсть, которую добывал у соседей, и настаивал на том, чтобы я отрывалась от работы, чтобы сходить со Снурри в лес за лисичками.

С годами язык вдовы Озиг становился острее. Ей не нравилось, что нам так не везет. Часто она говорила об этом с грубостью, отпуская едкие шуточки по поводу фермерских способностей моего отца. Я бы давно перестала к ней ходить, но очень хотелось закончить плащ. Это было лучшее, что я когда-либо делала. Жизнь на ферме становилась все хуже, и я подумывала, не продать ли мне его – деньги были так нужны. Но отец и слышать об этом не хотел. Он сказал, что плащ принадлежит мне.

Сначала я показала его Недди. Я встретила брата, когда возвращалась домой от вдовы. Солнце светило, дул легкий осенний ветерок, а я была возбуждена из-за того, что работа закончена.

Он сразу понял. И улыбнулся своей замечательной улыбкой.

– Покажи, – сказал он.

Я нетерпеливо начала разворачивать плащ. Подул ветерок и качнул полы плаща, бросил материю прямо Недди в лицо, и мы рассмеялись. Недди взял плащ за подол, а я держала верх.

– Роза ветров, – сказал Недди. – Твоя роза ветров.

Я кивнула:

– Как ты думаешь, папе понравится?

– Конечно. Он такой красивый.

Я снова засмеялась, зная, что Недди прав.

– Надень его. – Он поднял плащ, накинул на меня и застегнул.

В плаще было тепло и уютно.

– Подошло бы и для королевы, – сказал Недди.

Я улыбнулась, вспоминая игры, в которые мы играли в детстве. Я была королевой Роуз, а он был моим верным волшебником, или пажом, или учителем, или кем ему было угодно.

Полы плаща снова подхватил ветер. Недди пытался поймать их, и мы оба смеялись до слез.

Тогда-то я и увидела медведя. Мы с Недди стояли около зарослей рябины. Я увидела его между стволов деревьев. То есть я увидела глаза и неясные очертания белой фигуры. Казалось, мы смотрели друг на друга целую вечность. Недди все еще говорил про королеву Роуз, но его голос терялся где-то, а я видела только те черные глаза.

Я должна была испугаться такого огромного зверя, стоящего так близко. Но я не испугалась.

Белый медведь

Не испугалась.

Ее рот, улыбка.

Пронизывает.

Так давно, такая потеря.

Один.

Всегда один.

Плащ. Ловит ветер.

Цвета.

Север.

Юг.

Восток.

Запад.

Карие глаза.

Север, юг, восток, запад.

Восток.

Не боится.

Недди

Роуз что-то прошептала, но я не расслышал. Ее взгляд был прикован к зарослям деревьев, которые начинались прямо у меня за спиной.

– Белый медведь, Недди, – сказала она громче.

Но когда я повернулся, там никого не было.

Роуз затащила меня в рябинник, и мы стали ползать по земле, стараясь найти следы огромного зверя.

– Ты ведь веришь мне, да? – спросила она.

Никаких следов не было. Но все равно я верил, хотя и не сказал.

– Пора ужинать, – бросил я и повернул к дому.

Роуз сияла плащ и, складывая его па ходу, поспешила за мной.

– Что такое, Недди?

– Ничего. – Я попытался ответить нормальным голосом. – Вечереет…

Но я лгал. Я очень испугался. Не белого медведя и не за себя.

– Мне кажется, ты от меня что-то скрываешь, – не отставала сестра.

– С чего ты это взяла?

Роуз взглянула на меня: