– И что?
– Что – «что»? – спросил хозяин с легким раздражением. – Хотите спросить, была ли она похожа на монстра? Нет, Зигфрид. – Он пододвинул ногой табуретку и сел. – Никто из тех, против кого мы воевали, не был чудовищем. Большинство мы знали до войны: с кем-то учились, с кем-то работали, о ком-то слышали… В этом вся трагедия гражданских войн. Твоим врагом становится тот, кто еще недавно сидел с тобой за одной партой. Легко тебе будет убивать… например, Димитрова?
– Это еще кто кого! – вскинулся Славян.
– Или Люси? Или Карла? А ведь так все и происходило. Здесь нечем хвастать, Водяной. Нечем гордиться. Убивать своих друзей… Если бы пришлось, я сделал бы это снова. Но вам я этого никогда не пожелаю.
Агата отставила тарелку и вышла. Она больше не могла слушать: казалось, это говорится только для нее. Он совсем как Андрэ: мне очень жаль, но… Саднило сердце, как будто с него сдирали кожу – или что там есть у сердца. Она на ходу вытерла ладонью глаза. Услышала, что кто-то вышел следом, и поспешно нырнула в кабинет. Огляделась, моргая. Слава богу, никаких следов погрома. Только телевизора что-то не видно. Он его переставил? А где тут была фотография голой Лизы? Подошла к шкафу. Дегтяр Лизу все-таки одел. Она сидела в сарафане в ромашковом поле – ромашка во рту, ромашка в длинных волосах. Хорошенькая… На снимке ниже рядом с Лизой, подперев подбородок руками, валялся Келдыш. Тоже с ромашкой в белых зубах. Смеялся. Она ни разу не видела, чтобы он так открыто и весело смеялся. Ну да, он же здесь совсем молодой – чуть старше Агаты. Наверное, еще до войны…
– Эй, ты чего?
Агата чуть не подпрыгнула. Димитров всегда так бухает ботинками, а сейчас появился неслышно – точно подкрался.
– Ревешь, что ли?
– И ничего я не реву. – Агата быстро отвернулась. – Фотографии вон смотрю.
Димитров подошел и тоже уставился на снимки. Спросил угрюмо:
– А чего ревешь? Вспомнила что-то?
– Ничего, – повторила Агата, упорно глядя на фотографии, но не видя их. Глаза опять защипало.
Димитров помолчал.
– Я знаю, у тебя родители на войне погибли…
– Кто тебе сказал?
– Никто. Я сам узнал.
Агата выпалила ему в лицо:
– Ничего ты не узнал, понял? Ничего ты про них не знаешь! Ни-че-го!
Он глядел широкими растерянными глазами. Неожиданно взял ее запястье – неловко, но крепко. Бормотал:
– Да ладно, чего ты? Ну, не обижайся… И реветь не надо.
Агата длинно вздохнула.
– Все, я не реву. Идем к ним.
– Погоди.
– А?
Агата растерянно моргнула, когда он осторожно провел мозолистым пальцем по ее щеке. Пояснил хмуро:
– Слезы. Видно.
Погладил еще – наверно, для тщательности. И еще. Потом очень бережно взял ее лицо в большие ладони. Агата, притихнув, смотрела на него: горящий румянец на скулах, темная полоска над полными губами… бреется уже, наверное. Черные жесткие ресницы приопущены, сквозь них блестят яркие карие глаза…
Она не услышала ни звука, ни движения – просто машинально повернула голову. Келдыш стоял в дверях, засунув руки под мышки. Смотрел на них. Димитров оглянулся тоже, отдернул ладони. Хозяин молча оттолкнулся плечом от косяка и вышел.
– Ох! – сказала Агата.
– А чего? – спросил Димитров с виноватым вызовом. – Мы же ничего такого… Он что, теперь на тебя наезжать будет? Хочешь, я поговорю?
– Ну уж нет!
Агата выскочила из кабинета. Димитров бухал ботинками за ее спиной. Келдыш обернулся, скользнул пустым взглядом над их головами.
– Ну, где вы там? – недовольно сказала Стефи, стоявшая на пороге кухни. – Куда вы все разбежались?
Зигфрид за ее спиной энергично жевал очередной бутерброд. Хозяйственная Люси, кажется, начала мыть посуду – в руках у нее было полотенце.
– Эй, послушайте… – начал хмурый Димитров.
Келдыш снова обернулся – но не к Димитрову, а как будто услышал что-то за входной дверью. Остановился, опустив ресницы. Агата поглядела на него – и холодок шевельнул волосы у нее на затылке. Эта знакомая настороженная поза… Агата тоже оглянулась. В лицо пахнуло бедой…
– Агата, поднимайтесь наверх, – сказал Келдыш напряженным голосом.
– Что?
– Все. Наверх. – Не отрывая глаз от входной двери, он ткнул большим пальцем за плечо. – Быстро.
– Чего это? – агрессивно спросил Димитров. Агата молча взяла его за рукав фуфайки и повела наверх. Димитров так удивился, что послушно пошел за ней по лестнице. Следом нестройной цепочкой потянулись остальные. Гурьбой вошли в спальню. Агата задержалась на пороге, и Келдыш, не оборачиваясь, раздраженно махнул на нее рукой. Закрывая дверь, она услышала его спокойный голос:
– Здравствуй, Андрей.
Щелчок дверного замка показался очень громким.
– Кто там? – шипела Стефи. – Что там такое? Кто пришел?
Народ так сопел в уши, что Агате совершенно ничего не было слышно. Или двое просто молчали? Водяной, попрыгав за спинами старших, улегся на пол – припал к щели под дверью.
– Где боец? – спросил Келдыш. Ей показалось, что он сместился куда-то ближе. Наверное, к лестнице.
– Кто? А, ее охранник… Он пытался меня не впустить, – в голосе Инквизитора явственно прозвучало удивление.
– И?
– И-и-и… – выразительно протянул Андрэ.
– Это что – про твоего телохранителя? – шептали Агате в затылок. – А что он ему сделал?
– Ты один?
– Ну что ты! Инквизитор не может ходить один, ты же как Ловец прекрасно понимаешь – безутешные родственники, оскорбленные друзья, прочие мелкие неприятности… Но мои люди не войдут сюда, если ты об этом. А тебе что, мало меня одного?
Тишина.
– Игорь, – сказал Андрэ серьезно. – Пропусти. Я не хочу причинить тебе вред.
– О, мне так жаль твои нежные чувства! – саркастически отозвался Келдыш. – А как насчет девочки? И остальных детей?
– Никто не пострадает.
– Неужели?
Тишина.
– Хорошая защита, Ловец.
– Зачем ты это делаешь?
– Я просто хочу пройти.
– Я о Мортимер.
Тишина.
– Зачем тебе она?
– А зачем она тебе?
Тишина.
– Тебя не возмущает, что всю магию получила эта бездарь? Она не оставила тебе даже кусочка, хотя ты очень в этом нуждаешься. Разве это справедливо?
– Так ты восстанавливаешь справедливость?