Алексей Николаевич Варламов родился 23 июня 1963 г. в Москве.
Окончил филологический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова (1985), доктор филологических наук (диссертация «Жизнь как творчество в дневнике и художественной прозе Пришвина» (2003)), профессор МГУ.
Публикуется с 1987 г. Первая книга — «Дом Остожье: рассказы» — вышла в 1990 г. Автор нескольких романов («Лох», «11 сентября» и др.), писательских биографий Михаила Пришвина, Александра Грина, Алексея Толстого, Михаила Булгакова, выпущенных издательством «Молодая гвардия» в серии «ЖЗЛ». В настоящий момент работает над биографией Андрея Платонова. Член СП России (1993), Русского ПЕН-центра (2003). Отмечен премиями Лейпцигского литературного клуба «Lege Artis» за лучший рассказ (1995), «Антибукер» за повесть «Рождение» (1995), А.И.Солженицына (2006), вторая премия «Большая книга» за биографию Алексея Толстого (2007). Произведения переведены на армянский, китайский, литовский, немецкий, японский языки.
У Алексея Варламова не совсем понятная (с моей точки зрения) писательская судьба. Его много хвалили за те вещи, которые я люблю меньше, почти не заметили тех текстов, которые мне очень полюбились; все очень обрадовались, какие замечательные биографии начал выдавать Варламов в «Молодой гвардии» (легендарная серия «ЖЗЛ»), но теперь ни критики, ни сам писатель не могут разобраться: к добру ли случился уход отличного мастера художественной прозы в нон-фикшн или не к добру.
На мой вкус, Алексей Варламов, со всем своим уже отменным литературным багажом (десяток вполне объемных книг и почти столько же премий), является одним из… да нет, пожалуй, самым разносторонним автором в современной прозе. Он многое умеет и не боится ошибаться. Даи в биографиях, сделанных Варламовым, нет-нет, но вдруг и почувствуется, что тут Алексей хоть и о классиках писал, но при этом немножко и «про себя». Про себя — неутомимого работника, про себя — по-хорошему любопытствующего и интересующегося жизнью человека, про себя — литератора, вовсе не чуждающегося славы, но старающегося избегать искушений… Ну и так далее. Если подряд или вперемежку читать прозу Варламова, а потом его книжки о писателях из серии «ЖЗЛ» — и сами все это заметите.
— Алексей, расскажи о себе. Хочу сверить то, что накопал о тебе в справочниках, с твоей собственной интерпретацией собственной судьбы — вплоть до первой книжки, которая вышла у тебя, если мне память не врет, когда было Алексею Варламову двадцать семь лет…
— Родился в белокаменной, в роддоме на Крестьянской заставе. Детство и отрочество прошло в Пролетарском районе. А родители были интеллигентами своего времени: папа работал цензором в газете «Правда», мама — учительницей русского языка и литературы в средней школе. Жена у меня, вопреки совету, который писатель Алексей Толстой дал писателю Михаилу Булгакову — жениться не менее трех раз, — одна, детей двое. Учился сначала в английской спецшколе, которую тихо ненавидел за то, что там меня «подавляли как личность», а потом поступил в МГУ на филологический факультет, к которому привязан по сей день, хотя иногда жалею, что не стал биологом или географом. Но университет дал мне очень много, и не будь его, ничего бы из меня не вышло. Напечатался я первый раз в декабрьском номере журнала «Октябрь» за 1987 год в рубрике «Новые имена». Первая книжка действительно была опубликована в 1990-м, очень тоненькая, на плохой бумаге, но зато тиражом, который мне с тех пор и не снился, — 75 000.
— Если я не ошибаюсь, у тебя вышло несколько сборников рассказов и повестей, пять романов и на подходе очередная, кажется, пятая, книга в серии «ЖЗЛ». Думаю, что собрание сочинений Алексея Варламова уже десяток томов наберет. Ты ощущаешь себя плодовитым автором? Вообще тебе легко работается? Есть такое понятие — вдохновение? Или его придумали бездельники?
— Действительно, может показаться, что это много. Но… а что еще в жизни делать, если не писать? Мне тоскливо живется, когда нет никакой вещи в работе. А пишешь, и в жизни появляется содержание, смысл, оправдание наконец. Что до вдохновения, то для меня это такой момент, когда начинаешь понимать, что не ты книгу пишешь, а она сама себя пишет. Ну как будто попадаешь на ту территорию, где тебя берут за руку и ведут. Так что вдохновения не надо ждать, а надо — хочешь не хочешь — садиться за стол, нудить себя, заставлять, и тогда в награду это ощущение легкости, стремительности, когда рука не поспевает за мыслью. Правда, часто случается, что наутро перечтешь это свое «вдохновение» и за голову схватишься, но ничего… садись, пиши опять.
— Давай расскажем, как ты расцениваешь каждый свой роман — что там удалось, что нет. Осмысленно ли менял ты жанровые рамки, стилистику?
— Я стараюсь не оглядываться назад и не привык себя оценивать. Но если задуматься над каждым из моих романов… Первым был «Лох», он многим моим читателям нравится, и я его выделяю для себя особо. Я писал его в трудные годы, когда дома буквально нечего было есть, долго не мог нигде пристроить, а потом получил за него премию от «Октября». Там же, в «Октябре», напечатал еще два романа — «Затонувший ковчег» и «Купол», и вместе с «Лохом» они в моем понимании образовали некую трилогию девяностых о русской жизни, о ее вирусах, уязвимых местах. Иногда, впрочем, мне кажется, что у меня не совсем «романное» мышление, дыхание, а скорее «повестное», «рассказовое». И быть может, я лучше высказал себя в повестях «Здравствуй, князь!», «Рождение», «Дом в деревне». Но когда я писал романы, мне было интересно. Потом был еще роман «Купавна», опубликованный в 2000 году в «Новом мире», очень личный, автобиографический, не слишком стройный, неровный, композиционно рыхлый, и если б я имел привычку переделывать свои вещи, я бы там сейчас кое-что подправил, но эта река уже утекла. И, наконец, последним на сегодняшний день стал роман «Одиннадцатое сентября» (он вышел в журнале «Москва» в 2003 году, а затем отдельным изданием в питерской «Астрели») с напряженным, острым сюжетом. Роман многие ругали и, наверное, за дело, но мне важно было эту книгу написать. В этом смысле я вообще полагаю, что писатель пишет не то, что он хочет, а то, что ему положено. Так что и новый роман, если суждено, напишу. А нет, значит, нет.
— Тогда по поводу «ЖЗЛ». Критик Владимир Бондаренко уже как-то шутил (с очевидной долей серьезности), что «Молодая гвардия» уворовала у русской литературы отличного реалиста, настоящего художника. Ты сам что об этом думаешь? И отчего именно такой выбор — Пришвин, Алексей Толстой, Михаил Булгаков? Можешь кратко сформулировать свое отношение к этим писателям? Какие задачи ты ставил перед собой, берясь за их жизнеописания? Кого бы ты еще хотел «описать»? И кого уже написали до тебя — а ты, к примеру, видишь чью-то биографию иначе и хотел бы свое видение дать.
— Я полагаю, что насчет «уворовала» Бондаренко вовсе не шутил. И для меня это, конечно, тоже было предметом определенных раздумий. Но помимо уже высказанного соображения «о чем писать, на то не наша воля», сочинение книг для серии «ЖЗЛ» оказалось увлекательным делом. Этот жанр позволяет искать и иногда находить ответ на вопрос, который меня как писателя и как человека чрезвычайно занимает: отчего так, а не иначе складываются человеческие судьбы? Как соотносятся Божий Промысел, предопределение и судьба? Где проходит реальная граница свободы человека и насколько он властен в своем жизненном выборе? Что он может противопоставить силе обстоятельств, истории, времени? Выбор героев не так важен — интересна любая жизнь, каждая замечательна и достойна описания — это еще Лермонтов в предисловии к «Герою нашего времени» заметил. Но жизнь писателей особенно наглядна и неслучайна. Пришвин поразил меня своим дневником. Такого глубокого, вдумчивого, подробного анализа русской жизни, такого изображения истории в лицах и повседневных событиях я не встречал ни у кого из его современников. Даже у Бунина. Александр Грин, Алексей Толстой и Михаил Булгаков были предложены мне издательством, этот ряд может показаться случайным, но как бы ни были различны судьбы всех моих героев, их объединяет одна важная черта: они были современниками и через их жизненные пути, их книги, их поступки можно понять, что же произошло с Россией в самый трагический момент ее истории. А с точки зрения истории литературы — все это Серебряный век, опрокинутый в советское время. Бросили и сказали: выживай. Вот о том, как они жили до и после революции, я и написал.