Я вздохнула. Чего в Вере больше? Элементарной лени или пещерной глупости? Умные политики сетуют на короткую продолжительность жизни в России, мол, умирает население, едва достигнув пенсионного возраста. А как же иначе, если большая часть страны бегает лечиться к какой-то фельдшерице, ничтоже сумняшеся прописывающей гипертоникам папазол. С другой стороны, нельзя осуждать людей. Евстигнеевка хоть и расположена вблизи Москвы, но даже сюда «Скорая помощь» доберется, простите за глупый каламбур, совсем не скоро.
– Катюха Николая совсем добила, – злорадствовала Вера. – С порога диагноз поставила: «Доклюкался ты, Колька, до инсульта». Муж прям посинел, захрипел и даже описался.
– Давай без лишних подробностей, – попросила я. – Значит, рецитол тебе дала Зина, домработница Даны.
– Ага, – закивала Вера. – Колька уже третий день трезвый. Рекорд! Слушай, у тебя никому такие таблетки не нужны? Их в упаковке пятьдесят штук, я б себе половину оставила, а вторую отдала. Всего три тысячи прошу.
– Однако! – рассердилась я. – Ты целую упаковку за две приобрела, а теперь на половине лекарства решила подзаработать.
– А чего добру пропадать? – деловито ответила Вера. – Ведь не дрянь предлагаю. Действует. Наши бабы за такое лекарство все отдадут!
– Предложи соседкам.
– Ага, нашла дуру! Чтобы слух попер: Верка мужика на лекарство посадила? Ну ты и сказанула… – возмутилась Расторгуева. – Не, я молчать буду.
– Где живет Зина?
– У сельпо, чуть левее, домик с синей крышей, – неохотно сообщила Вера.
– Ладно, – сказала я. – А ты тихо, никому о нашей беседе не рассказывай. В первую очередь сплетни невыгодны тебе!
В глазах Веры появилось выражение облегчения.
– Можешь не предупреждать, я очень умная, – затрясла она головой. – Прямо как Цинцирон!
Я не поняла, кто такой Цинцирон, но, честно говоря, мне было абсолютно все равно, с кем сравнила себя Вера. Я торопилась к Зине, чтобы задать той пару вопросов про рецитол.
Дверь в домик домработницы была приоткрыта, на пороге самозабвенно умывался грязный рыжий кот. Я вошла в захламленные сени, сделала вдох и моментально вспомнила бабку, мать моей мачехи Раисы. Когда я была маленькой, меня каждое лето отправляли к ней в колхоз. Старуха казалась мне злой и противной, у нее буквально приходилось выпрашивать кусок хлеба с маслом. Подброшенную неродную внучку она предпочитала кормить кипяченой водой, в которой плавали куски репчатого лука и крупно нарезанная капуста.
– Моей пенсии на жиры и прочие конфеты тебе не хватит, – говорила бабуся, – жри, чего дали, а если не нравится, значитца, ты не голодная. Коли припрет – кирпичи пожуешь.
Но сейчас, став взрослой, я поняла: мать Раисы была по-своему доброй, не всякий человек согласится поселить у себя на лето чужую малышку. Родней меня назвать было трудно: я дочь ее зятя от первого брака. Но ведь старушка привечала меня, как умела, заботилась, а один раз даже подарила мне почти нового плюшевого мишку. Где она его взяла? Явно не приобрела в магазине.
Я помотала головой, чтобы стряхнуть непрошеные воспоминания, но они, как назло, не собирались уходить. Надо же, у Зинаиды в сенях валяются точь-в-точь такие же сапоги, как у старухи, на стене висят ржавые санки, а на лавке лежат порванные куски марли.
– Кто там? – закричал из избы хриплый голос.
– Свои, – бойко ответила я.
– Свои все дома, – прозвучало в ответ. – Чего затаилась в дверях? Шагай сюда!
– О! Писательница! – подпрыгнула Зина. – Во дела!
– Откуда вы меня знаете?
Она засмеялась:
– Да уж вся деревня гудит: к Гарибальди подружка из телевизора приехала. Чаю хотите? Хотя вы, наверное, особенный пьете, не из магазина?
Я собралась сказать домработнице, что привыкла пить амброзию и закусывать ее черной икрой в швейцарском шоколаде, но удержалась. Еще подумает: это правда. Лучше сразу, без долгих вступлений задать Зинаиде пару вопросов.
– Вы садитесь, – продолжала она исполнять роль гостеприимной хозяйки, – в кресле устраивайтесь.
Меня охватило сомнение. Чтобы беседа протекала, как любят говорить журналисты, «в теплой, дружественной обстановке», мне лучше воспользоваться креслом. Но оно выглядело отвратительно засаленным, а прикрывающий его гобеленовый коврик большинство женщин постеснялось бы постелить как половичок у двери. Наверное, Дана никогда не заглядывала к Зине в гости, потому что в противном случае не наняла бы Зину. Особа, живущая в таком ужасающем беспорядке и в столь невероятной грязи, явно не способна быть хорошей прислугой.
– Вы знаете, что случилось с Гарибальди? – спросила я, осторожно устраиваясь на краю табурета (в деревянной мебели хоть не живут клопы).
– А то нет! – всплеснула руками Зинаида. – Из окошка она упала. Наши тут до хрипоты доспорились. Одни талдыкают: она с собой покончить хотела, потому что без мужика жила. Но мы-то с вами знаем: это неправда!
Я пожала плечами, а Зина продолжала:
– Не было у ней поводов кидаться сверху, случайно вывалилась. Наверное, воздухом подышать хотела. Очень уж головой мучилась! Когда похороны?
– С ума сошла? – забыв о вежливости, воскликнула я. – Дана жива, скоро поправится.
– Да? – протянула неряха. – А Катька сказала, что ее до больницы не довезут, травмы серьезные.
– К счастью, Катя не специалист, – отрезала я. – Гарибальди в реанимации. А откуда вы о привычках Даны знаете?
– Полы я у них мою, навидалась, как она от башки мучается. Правда, в последнее время ей лекарство помогало.
– Какое? – насторожилась я.
Зина закатила глаза.
– Ща вспомню… типа ацетон название…
– Рецитол?
– Оно самое! Я ей достала, – похвасталась Зина. – Дорогое, зараза, – пять тысяч рублей!
– Действительно, недешево, – согласилась я. – Тяжело было добывать таблетки?
– У меня знакомая в аптеке за прилавком стоит, – охотно пояснила Зина. – В Москве работает, любое лекарство отпустить может, даже из списка «А», но за деньги.
– Ясно. Может, вы в курсе, кто Дане рецитол прописал?