Дрожа, она опустила голову, спрятав за густыми светлыми волосами бледное лицо, не в состоянии больше выносить его ястребиного взора.
– Ты не понимаешь. – Голос ее дрожал, и он опять встряхнул ее, сдавливая, как тисками, ей руку.
– Так помоги мне понять. Расскажи мне что сделало тебя такой, какая ты есть? Объясни, как ты можешь заставить мужчину забыть, что он у тебя не первый, а может, и не последний? Говори, убеждай меня.
Это была настоящая мольба.
– Не здесь и не так.
Она не могла говорить с ним об этом одна, лицом к лицу. Она нуждалась в помощи Кристины, чтобы отвести от себя горячую, как раскаленное железо, ярость, когда он узнает, что его вновь обманула маленькая англичанка с серебристыми волосами.
Он глубоко вздохнул, с трудом сдерживаясь, и разжал руку, покачав головой.
– Я, видимо, сошел с ума. – Он говорил скорее сам с собой, чем с ней.
– Дважды подставлять себя под молнию…
Рия понимала, что он страшно зол на нее, или на себя, или на нее и на себя одновременно. Он гордо откинул назад черноволосую голову, глубоко засунул руки в карманы джинсов. – Не знаю, что лучше: то ли выкинуть тебя из дома, как требует проверенное временем правило, то ли дождаться Никоса – может, он прольет какой-нибудь свет и поможет мне разгадать твою загадку?
Она смотрела на него молча, боясь пошевелиться и пробудить в нем зверя.
– Там, на вилле, ты говорил…
– Ну-ну? – подбодрил он ее своим уже обычным издевательским тоном. Что я там такое говорил?
– Ты сказал, что надо дождаться возвращения Никоса. Чтобы все встало на свои места.
– Не знаю, хочу ли я, чтобы «все» встало на свои места, – резко ответил он, и скулы его покраснели. – Впервые в жизни я не знаю, чего хочу, хотя, может быть, и знаю. Только уже слишком поздно. Поздно на трех или четырех мужчин… Да к черту все это!
Он развернулся и пошел вверх по берегу, оставив ее одну на ватных ногах.
По дороге домой они почти не разговаривали. Димитриос гнал быстро и яростно, легко управляясь с тяжелой машиной. Лицо его было суровым. Рия съежилась на своем сиденье, желая только одного – повернуть часы вспять к тому утру у себя в квартире, чтобы начать все сначала.
Ночь пришла быстро, окутав все вокруг своей черной парчой, и когда они подъехали к вилле, ей показалось, что все окна освещены.
– Только бы не гости, только не сегодня, – сквозь зубы процедил Димитриос, резко тормозя, так, что запахло резиной. Он заглушил двигатель, и в этот момент тяжелая застекленная дверь открылась. На пороге выросли две фигуры и рука об руку бросились вниз по ступенькам прямо к «лендроверу».
– Поппи! – удивленно воскликнула Рия одновременно с Димитриосом, приветствовавшим своего племянника. Он успел взглянуть на нее с беспокойством, но уже в следующее мгновение парочка обрушилась прямо на них, и возбужденные голоса смешались с яростным лаем собак.
Рия заметила согбенную, тяжело опирающуюся на палку фигуру Кристины в проеме освещенной двери. Она выглядела так, будто с утра прошло целых десять лет.
Последующий час навсегда врезался ей в память. Поначалу Никое и Поппи не замечали едва сдерживаемой ярости Димитриоса, и они все смеялись и смеялись, рассказывая наперебой, и никак не замолкали. Рия уже готова была накричать на них. Всем своим существом она ощущала присутствие высокой неподвижной фигуры – Димитриос стоял поодаль и не спускал с нее прищуренного взгляда. Как во сне, она присела рядом с Кристиной на софе с видом пленника, приговоренного к смерти и ожидающего исполнения приговора. Наконец все умолкли, и в комнате установилась такая тишина, что даже собаки притихли.
– Ты, маленькая лгунья, обманщица!
Когда шторм разразился, он оказался настолько ужасен, что все тут же вскочили на ноги, кроме той, из-за кого он возник. Димитриос был точно сам дьявол, явившийся из преисподней: глаза его сверкали такой яростью, что, казалось, извергали огонь, вокруг рта образовались глубокие складки. Он пересек комнату и встал, возвышаясь как башня над ее согбенной фигуркой. Руки его были сжаты в кулаки.
– Как ты посмела обманывать меня? – прорычал он глубоким гортанным голосом. – Все это время, с самого первого момента, только ложь и обман. – Прости, – прошептала Рия, застыв от ужаса и не отваживаясь поднять на него глаза. Кристина протиснулась между ними.
– Такое предательство – и только «прости»?! – Слова были похожи на пули, на первые крупные капли проливного дождя.
И вот уже ливень едких обвинений обрушился на ее голову. Димитриос перешел на греческий, но смысл его речи был ясен и так.
– Никогда еще не приходилось мне просить кого бы то ни было из моих гостей оставить этот дом, но тебе я говорю: ты улетишь первым же самолетом.
Это прозвучало как приговор. Он сказал все.
Наконец Рия подняла на него влажные глаза и в его взгляде увидела столько ненависти, что кровь застыла у нее в жилах. Почему она не рассказала ему все раньше? Почему она такая трусиха? То, что все выяснилось при свидетелях, что его застали врасплох, вдвойне усилило обиду. Хуже не придумаешь…
Еще раз одарив ее взглядом, полным презрения, он повернулся к Никосу, который обнимал Поппи за талию. Их юные лица были бледны и полны ужаса. – А вас двоих я завтра жду у себя в кабинете в девять ноль-ноль, прорычал Димитриос сквозь зубы – Вам придется кое-что мне объяснить, и чем быстрее – тем лучше.
Когда он с каменным лицом вышел из комнаты, Кристина издала душераздирающий вопль и бросилась вслед за ним, обливаясь слезами.
Поднявшись к себе в комнату, Рия присела на край кровати и, застыв, как кусок льда, уставилась на свое бледное отражение в зеркале. Боль, которую она сейчас испытывала, была сродни той, что постигла ее много лет назад, когда молодая женщина из полиции, ласково заглядывая ей в глаза, сообщила, что вся ее семья исчезла с лица земли в один миг. Тогда Рия все спрашивала и переспрашивала ее и в конце концов вынуждена была поверить в то, что они действительно все погибли в столкновении с машиной, за рулем которой сидел пьяный водитель. Тогда она поклялась себе, что никого никогда не будет любить так, как любила их, я сделает все, чтобы никто никогда не причинил ей такую же боль. И ей это удавалось довольно хорошо. Но вот однажды большой черноволосый смуглый человек грубо повалил ту башню из слоновой кости, возвести которую ей стоило такого труда.
– Я ненавижу его, – заявила она большеглазому привидению в зеркале, я действительно его ненавижу.
Но врать себе бессмысленно: она любила его всем сердцем и не представляла, как вернуться к обычной жизни и что делать, чтобы не рассыпаться на тысячи мелких осколков. Содрогнувшись, как от озноба, хотя ночь была теплой, она спрятала лицо в дрожащих руках, не в силах смотреть на свое странное отражение. Не переставая горько упрекать себя то в одном, то в другом, она довела себя до полного изнеможения и наконец, свернувшись калачиком, улеглась в постель, чувствуя себя маленьким зверенышем, который уже больше не может бежать от преследователей.