— Ни за что. Знаешь, Меррим, я сделаю с тобой кое-что другое.
Он ослабил хватку, и она повернулась к нему. По лицу было видно, что ее так и подмывает его ударить. Но она сдержалась.
— Очень много случилось с той минуты, как ты появился в Пенуите. Скажи, что понимаешь меня. Если женишься на мне, умрешь. Я не могу позволить, чтобы это случилось. И поэтому не выйду за тебя.
— Понимаю, — кивнул он. — Как уже было сказано, я подумываю кое о чем еще.
Бишоп увел Меррим в угол зала, где находились только трое слуг и два щенка, дерущихся за старый кожаный ремень. Знаком велев слугам уйти, он прошептал:
— Я все понимаю, Меррим, но что поделать, если король отдал тебя мне? Тут нет ни лжи, ни алчности, ни нечестности, только мое желание остаться живым, пока не избавлюсь от чертова проклятия.
Она ткнула его в живот. Он согнулся от боли. Проходивший мимо лакей охнул от ужаса. Но Меррим как ни в чем не бывало процедила, потрясая кулаком у него под носом:
— Ты всего лишь мужчина, как все они! Неужели король так ненавидит тебя, что послал на смерть?
— Нет, — пробормотал он, едва отдышавшись. — Он просто желает, чтобы все уладилось. Чтобы ты благополучно вышла замуж, а о проклятии все забыли.
— Повторяю, женившись на мне, ты умрешь.
Он смотрел на склоненную рыжеволосую головку. Ничего не скажешь, сильна! Живот до сих пор ноет. Это чертово проклятие… до чего же он ненавидит то, что не может рассмотреть, пощупать, понять. Иногда, вдруг подумал он, невозможно вынести знания волшебника, дара волшебника, обязательств волшебника.
Бишоп часто заморгал. Тряхнул головой. Перед глазами все поплыло. Он слегка пошатнулся, но сумел взять себя в руки.
Откуда взялись эти безумные мысли? Должно быть, действие проклятия, которому не терпится свести его в могилу! Неужели из носа хлынет кровь, а изо рта — белая пена?!
— Я устал от твоих уловок и твоих тайн, — сказал он. — Мне нужна правда. Проклятие все-таки действует через тебя, так ведь? И ты умеешь им управлять?
И снова в парадном зале воцарилась неестественная тишина. Интересно, как могли расслышать его слова в этом углу под чавканье щенят?
Значит, расслышали. И замолчали, навострив уши.
Но тут один из близнецов громко завопил.
— Все хорошо, милый, — утешила Филиппа. — Иди к маме. Если Бишоп не сможет ничего сделать, тогда твой папа наверняка справится.
— Верно, у меня рыжие волосы и зеленые глаза, — выдохнула Меррим. — И верно также, что в каждом поколении была рыжеволосая зеленоглазая девушка. Но проклятие было впервые произнесено сотни лет назад. Как оно может быть связано со мной, Меррим де Гай?
— В таком случае почему четверо твоих мужей мертвы?
—Я не носитель проклятия, — уверила его девушка, — и не отравительница. Я и в зельях-то не разбираюсь.
Бишоп сжал ее плечи и подался вперед.
— Когда ты перестанешь лгать?! — рявкнул он и едва успел перехватить ее запястье, прежде чем кулак снова врезался ему в живот.
— Я не лгу, — поклялась она. — И у меня нет от тебя секретов.
Но он отчетливо видел, что это неправда, и злился еще больше. На скулах заиграли желваки.
— Ладно. Я верю, что, если женюсь на тебе даже здесь, вдали от Пенуита, все равно умру.
— Значит, ты вернешь меня домой?
— Нет. — Он улыбнулся ей, и эту улыбку никак нельзя было назвать приятной. — Я уже сказал, у меня другие планы.
Меррим подняла голову, пристально всмотрелась в его лицо, пытаясь сообразить, что у него на уме.
— Слишком много всего случилось с тех пор, как ты появился в Пенуите, — повторила она.
— Тут ты права. Всего лишь два дня назад я окликнул старика на стенах Пенуита и велел меня впустить. Подумать только, всего два проклятых дня! — Его глаза потемнели, став почти неотличимыми от окружавших их теней. — Если бы ты хотела выйти за меня, если бы тебя не пришлось уговаривать, я остался бы жив.
Она подалась вперед и прижала руки к сердцу.
— Послушай, Бишоп, я уверена, что, если бы даже вышла на стены Пенуита и крикнула на весь мир, что хочу тебя в мужья, ты все равно бы плохо кончил.
— Откуда ты знаешь, что проклятие подействует, если я женюсь с твоего согласия?
— Не знаю, но не хочу рисковать.
— Как! Ты не желаешь, чтобы я сошел в могилу раньше срока?
Она долго-долго смотрела на него, пока щенок не задел ее по ноге кожаным поводком. Подняла руку, чтобы коснуться Бишопа, но тут же снова уронила.
— Не хочу.
— Значит, оберегаешь меня?! — улыбнулся он.
Девушка пожала плечами.
Он знал, что все в зале по-прежнему прислушиваются, но все же ни секунды не колебался.
— Прекрасно, тогда я не женюсь на тебе.
Круки немедленно прыгнул на стол. Выпятил грудь, почесал под мышкой и запел:
Дева победила,
Но совсем не рада.
Одиночество и скорбь —
Вот ее награда!
Дева победила
И в стране далекой
Так и умрет невинной,
Несчастной, одинокой.
На этот раз стишки вышли совсем недурные, но каждое слово было неправдой! Что-то должно измениться! Что-то непременно изменится! Она не останется одинокой!
Меррим вспомнила обо всех стариках Пенуита, которых знала с малолетства, как и отец до нее. Неужели они когда-то были молоды? Рано или поздно они умрут, потому что никто не может жить вечно, и тогда не останется ни единой души, которая могла бы состариться вместе с ней. Господи, неужели дурень прав и она умрет в одиночестве? В одиночестве и скорби? Как ужасно, если шут окажется пророком.
— Нет, — во всеуслышание объявил Бишоп, — невинной она не умрет.
— Я больше тревожилась, что умру одинокой, — призналась она. — О невинности как-то не подумала.
Его гнев, кипевший всего две минут назад, сейчас унялся. Он не хотел улыбаться, но губы сами собой изгибались.
Круки показал на Горкела Безобразного, жующего побег розмарина, и ехидно завопил:
— Старая Агнес наплела ему, будто розмарин так освежит его дыхание, что все девушки будут бегать за ним, добиваясь поцелуя. Скажи-ка, чудище, что ты думаешь об этом ненуитском колдовстве? Давай, выпусти слова из своего сладкого ротика!
Горкел, морщась, проглотил остаток стебелька и громогласно объявил:
— Девице не пристало спорить с будущим хозяином Пенуита, вот что я скажу.
— Но какое отношение это имеет к колдовству, чудище?