— И начну умолять вас сделать меня своей любовницей, взять, как вы берете всех этих развратных женщин? Ненавижу, ненавижу вас, Алек Каррик! Высокомерный, жестокий…
— По крайней мере я не слежу за людьми, не подглядываю за ними в самые интимные моменты, не лазаю по деревьям под чужими окнами! Довольно!
Теперь Алек рассердился по-настоящему, и на этот раз поцелуй был почти грубым, требовательным. Он насильно раздвинул ее губы и пробормотал, почти не отнимая рта:
— Попробуйте только укусить меня, и сильно пожалеете, дорогая.
Но по правде говоря, прикосновения его языка действовали на Джинни так опьяняюще, что ей и в голову бы не пришло пытаться укусить его. И теперь, когда ей напомнили о столь эффективном способе обороны, необходимо было защитить свои честь и достоинство. Она сжала зубы. Сильно.
Алек дернулся, наливаясь краской гнева и желания: такого странного смешения чувств он никогда не испытывал раньше.
— Ах, Джинни, я сделаю так, что вы сильно пожалеете о содеянном.
— Алек, я хочу домой.
— Лучше лежите смирно, или кончите тем, что окажетесь дома в разодранном в клочья мужском костюме. Он спокойно начал расстегивать ее рубашку.
— Нет!
— Я свяжу вас, если понадобится, Джинни, и силой волью вам в глотку целый стакан бренди.
— Нет, не посмеете, я не позволю вам, исцарапаю лицо…
Алек стащил с себя галстук, сжал ее запястья и, замотав их, поднял ее руки над головой.
— Нет!
Он привязал один конец к спинке койки.
— Ну вот, хватит споров и криков. Наказание и урок. Вы и выиграли и проиграли, Джинни. Думайте об этом именно так. И еще думайте о том, что право мужчины — одолеть женщину. Думайте о том, как я заставлю вас покориться, заставлю вас захотеть испытать в моих объятиях страсть, еще и еще, много раз. Думайте обо всем этом, пока я прикладываю все усилия, чтобы вы остались совсем голой, как в тот день, когда родились на свет в Балтиморе.
— Я родилась вовсе не в Балтиморе!
Алек рассмеялся. Джинни извивалась, стараясь не дать ему расстегнуть панталоны, безуспешно пытаясь увернуться.
— Где же вы родились? В аду? Должно быть, сатане было достаточно бросить на вас единственный взгляд, чтобы побледнеть.
Он стащил ее панталоны до колен.
— Нет, — медленно произнес Алек, глядя на нее сверху вниз, — сатана не вытолкал бы вас взашей из ада. Вы, Юджиния Пакетом, поистине сюрприз. И притом неожиданный.
Он придерживал ее ноги правой рукой, не отводя глаз от очень белого живота и мягкой поросли светло-каштановых волос, покрывавших венерин холм. Потом поднял левую руку, задержал в воздухе и медленно, очень медленно опустил, зная, что Джинни неотрывно наблюдает за ним, за его пальцами. С той минуты, как панталоны обвились вокруг ее колен, она не издала ни звука.
Алек не видел ее лица, поглощенный созерцанием великолепной женской плоти. Пальцы легко коснулись ее.
— Очень мило, Джинни. Действительно, очень мило. «И это еще слабо сказано, — думал он, — весьма слабо».
— Ну а теперь остальное. Хм. Придется, пожалуй, одолжить вам одну из моих сорочек.
Он почти сорвал с нее рубашку, одним движением расправился с лямками полотняной сорочки и, стянув ее с Джинни, чуть отодвинулся, чтобы увидеть девушку с головы до ног.
Он испытывал очень странные чувства, не в силах припомнить, когда в последний раз ощущал нечто подобное. Алек был далеко не новичком в отношениях с женщинами: сколько их перебывало в его постели… а эту даже нельзя назвать по-настоящему красивой, но ее белое тело, полные груди, очень длинные, стройные, слегка мускулистые ноги… Неожиданная дрожь прошла по спине. Он хотел коснуться ее, вобрать в себя, взять, жаждал скинуть одежду, оставшись голым, и вонзиться в нее, глубоко, в самое средоточие женственности, и сказать, что он… Что, Господи Боже, что?
Именно в этот момент Джинни стряхнула с себя оцепенение и перешла к действиям. Подняв ноги, она уперлась пятками в матрац и попыталась освободиться от пут: тянула, рвала, дергала, но ничего не выходило.
Джинни цветисто выругалась и попробовала еще раз, с тем же успехом.
— Я моряк, Джинни. И умею вязать узлы.
— Немедленно отпустите меня, Алек Каррик! Не собираюсь лежать здесь, пока вы глазеете на меня и смеетесь и…
— Вы слышали, как я смеялся?
— Значит, будете, потому что я выгляжу как мальчишка, тощая и уродливая и…
— Вы выглядите, как кто? Джинни, если вы похожи на мужчину, значит, я немедленно превращаюсь в педераста…
Алек отнял руку от ее живота и сжал грудь.
— И вы называете себя тощей? Ваши груди… у меня широкие ладони, но тут… нет, Джинни, вы совсем не тощая.
Ее плоть была невероятно мягкой, а соски нежно-нежно-розовые, бархатистые, как лепестки цветка, и… Алек на мгновение почувствовал угрызения совести и что-то еще. Вот оно: ему было не по себе не потому, что он привязал даму к койке, сорвал с нее одежду и собирался научить наслаждению, нет, все дело в том, что он сначала хотел Лору и, когда целовал ее груди, безумно желал овладеть ею… пока не увидел Джинни, и тогда страсть к Лоре внезапно умерла, словно пламя костра, на которое плеснули ледяной водой. Алек не понимал, что с ним творится, и это совсем ему не нравилось.
— Так, значит, уродливы? Как вы могли подумать о таком? Неужели у вас нет зеркала? Даже мужчины иногда пользуются зеркалами, так что и вам было бы вполне извинительно.
Девушка снова попробовала разорвать узлы.
— Вы прекрасно знаете, что я жалкая, отвратительная нищенка по сравнению с дамами, к которым вы привыкли.
— Жалкая, отвратительная нищенка… — повторил Алек, ухмыляясь. — Именно так? Послушайте старого опытного ветерана, Джинни, вы одна из самых неуродливых женщин, на которых когда-либо падал мой взор… и на которых я сам не прочь бы упасть.
Джинни, немного обдумав эту военную метафору, наконец выпалила:
— Я видела, как вы целовали груди Лоры, и ласкали ее, и дотрагивались… там.
— Верно.
Что еще он мог сказать? Джинни просто не поверит, если он объяснит, что прикасаться к ней — совершенно иное дело и не имеет ничего общего с только что виденным в окне спальни Лоры. Она ни за что не поверит. Господи, да он и сам не верит, хотя это чистая правда.
Джинни не знала, что делать. Бренди немного туманило мозги, но не настолько, чтобы она не замечала смены выражений на лице Алека, не чувствовала каждого прикосновения этих восхитительных пальцев и… Нет, необходимо немедленно прекратить это. Нельзя же спокойно смириться с тем, что тебя связывают, и раздевают, и оглядывают, и бесстыдно ласкают.