Мегги внезапно остановилась, коснулась пальцем бархатного лепестка распускающейся розы, взбиравшейся на железную ограду кладбища.
В этот момент она поняла, что наверняка существует объяснение, оправдывавшее Томаса. Она жаждала услышать это объяснение, честное, прямое и чистосердечное, так, чтобы потом не оставалось ни вопросов, ни сомнений.
Боуден-Клоуз
Томас заулыбался еще до того, как Мегги проскользнула в библиотеку. Разумеется, правила приличия запрещали девушкам появляться в доме холостого мужчины, да еще пробираться через старую садовую калитку, но они скоро поженятся, и ему не придется тревожиться из-за того, что дочь викария нарушает общепринятые правила. Сама эта мысль ужасно ему понравилась.
Ее волосы спутались, словно она в расстройстве дергала за них, щеки раскраснелись, а глаза, обычно выразительные, блестящие и живые, неизменно отражавшие все ее чувства… о Боже, что-то неладно.
Томас выбежал из-за стола, схватил ее за плечи и встряхнул.
— Что стряслось, черт побери? Что случилось? Кто-то тебя обидел?
Она подняла голову и без обиняков выпалила:
— Отец рассказал мне о Мелиссе Уинтерс.
Темные брови привычно взлетели вверх, делая его похожим на сатира, подчеркивая надменную посадку головы и высокомерный взгляд. Руки его упали. Голос внезапно стал холоднее вод Ла-Манша в феврале.
— Твоему отцу, дорогая моя, не следовало лезть в чужие дела.
Мегги развернулась и изо всех сил ткнула его кулаком в живот. Он едва успел напрячь мышцы, прежде чем от удара перехватило дыхание. Но Томас по крайней мере удержался на ногах и даже успел перехватить ее запястье, когда она снова попыталась размахнуться.
— Больно, — пожаловался он.
Мегги попыталась вырваться, но он держал ее крепко. Тяжело дыша, она закричала:
— Я рада, что тебе больно! Только отпусти меня и еще получишь!
— Дьявол, Мегги, что это с тобой? — осведомился он, схватив ее за другую руку и снова принимаясь трясти.
— Томас Малком, только не притворяйся, что тебе все это надоело, что тебе совершенно все равно и что ты понятия не имеешь, о чем я толкую и почему злюсь. И опусти брови, я все равно тебя не боюсь. Послушай лучше меня. Томас, мой отец — викарий. Долг и обязанность викария — вмешиваться в дела подобного рода, тем более что ты хочешь стать его зятем. Вполне естественно его желание защитить меня.
— Ладно, но теперь моя очередь сердиться. Нет, даже не пробуй освободиться! Я подержу тебя немного, пока жажда крови в твоих глазах все еще слишком сильна. Так вот, твой проклятый отец не должен был выливать на тебя столько грязи. И учти, Мегги, все это не имеет с тобой ничего общего. Признаю, Мелисса была ошибкой, и очень серьезной, но твоему отцу было бы лучше помолчать.
— Ошибка, как ты столь равнодушно выражаешься, дорого обойдется Мелиссе. Ее последствием будет ребенок, которому придется жить без отца.
Томас разжал руки, подошел к буфету и налил себе немного бренди. Что же, она видела его безразличие, гнев… и теперь он снова превратился в идеального джентльмена.
Прежде чем обернуться к ней, он поднес к губам стакан.
— Мне очень жаль, но так вышло, и теперь ничего нельзя исправить. Знай я обо всем, нашел бы способ предотвратить беду, но я не знал.
В это мгновение вся его мужская красота исчезла, а вместе с ней куда-то девалось и обаяние. Джереми показал себя неисправимым болваном, но Томас куда хуже. Он способен на подлость.
Мегги злилась и на себя за глупость и доверчивость, и на его непробиваемость и полное нежелание раскаяться в содеянном. Ее гнев, бешенство, возмущение его поступком быстро затмили боль предательства.
— Ты мог предотвратить беду, если бы обо всем знал? Что за безумие? Ты сошел с ума?
— Ни в малейшей степени. Может, все-таки сядешь, Мегги?
Его рука тряслась, и он ненавидел себя за слабость. Подвинув ей кресло, он зашел за стол.
— Я не хочу садиться, — бросила она, опираясь ладонями о столешницу и подавшись к Томасу всем телом. — Я хочу знать, почему ты не мог предотвратить весь этот ужас. Надеюсь, ты не собираешься обвинить во всем Мелиссу? Она совратила тебя? Она, светская опытная женщина, вынудила тебя к близости? Ад проклятый, Томас, только не смей говорить мне это.
Он оставался стоять, тоже подавшись вперед и распластав ладони по столешнице, так что их лица едва не соприкасались.
— Нет, я не скажу тебе ничего подобного. Мы знакомы совсем недолго, но я считал, что ты начинаешь мне доверять, Насколько я понимаю, отец сказал тебе, что я заплатил за содержание ребенка Мелиссы?
— Да.
— А я ответил, что был бессилен что-либо изменить, и это чистая правда. Видишь ли, я не знал, что натворил Уильям, пока не стало слишком поздно. Дьявол, да я понятия не имел, что он в городе!
Мегги отпрянула, но тут же встала как вкопанная.
— Уильям? Кто, черт возьми, этот Уильям?
— Мой младший брат, вернее, единокровный брат. Он учится в Оксфорде. Однако четыре месяца назад он приехал в Лондон, как я уже сказал, тайком от меня. Он и его друзья решили хорошенько поразвлечься и стали шататься по шлюхам и игорным домам. К сожалению, приятель пригласил Уильяма в свой дом на ужин, там он познакомился с Мелиссой, и последовал бурный роман. — Он нахмурился и посмотрел куда-то вдаль. — Ты посчитала, что именно я сделал ребенка Мелиссе.
— Так утверждал мой отец.
— Так вот, я тут ни при чем. Она девчонка, легкомысленная, безмозглая дурочка.
— Мы ровесницы.
— Да, только годами. Умом ты старше ее лет на десять. Уильям скрыл случившееся и признался, только когда отец Мелиссы прибыл в Боудеи-Клоуз и едва не назвал меня распутным ублюдком. Я с трудом сообразил, в чем, собственно, дело.
Уильям. Это был Уильям. Его единокровный брат, о существовании которого она даже не знала.
Это не Томас.
Словно тучи разошлись над головой Мегги, и в разрыв хлынуло солнце. Вот оно, объяснение: честное, прямое и чистосердечное, так что не осталось ни вопросов, ни сомнений. Она ощутила такое облегчение, такую огромную радость, что хотелось кричать во все горло.
— Сколько лет Уильяму? — спросила она вместо этого.
— Двадцать один. Мужчина в таком возрасте куда глупее своих ровесниц и склонен к самым идиотским и бесшабашным выходкам. А ты, Мегги? Разве ты не делала глупостей в свое время?
— Делала, — не колеблясь, кивнула она, — но никогда не позволила бы мальчишке соблазнить себя.
Ах, это ее бесконечное обаяние, с которым невозможно бороться, да, впрочем, он и не хотел. Оно словно омыло его живительной влагой.