Далее в моем заунывном исполнении следовала душещипательная история о житье-бытье бедной сиротинки у родственников. Как вы понимаете, безоблачным и радостным оно не было. Перечисление невзгод, обид и других ужасов сиротского существования заняло время, достаточное для хорошей проповеди. К финалу повествования почти у всех горожанок глаза были на мокром месте и даже суровая жилистая старуха, караулившая Эону, тайком смахивала набегавшую слезу.
К слову о моей подруге: в ее глазах светилась такая нескрываемая радость, что оставалось только вознести хвалу тому самому Единому, что ей догадались закрыть рот кляпом и она не могла испортить мне представление.
Мужская половина присутствующих оказалась не столь сентиментальна. То тут, то там слышались свист да презрительные выкрики: «Неча дома штаны просиживать – работать шел бы!», «Не малолетка уже, чтоб родню объедать!» – и все в таком же духе.
– …А когда приличные прихожане в храм ходили, проповеди, душу очищающей, внимать, меня отправляли хлев чистить. – Голос от долгой говорильни охрип и срывался. – Но и там я молился Господу нашему Единому, чтобы не дал мне Боженька впасть во грех…
И, дабы не быть голословной и умиротворить разделившихся по половому признаку горожан, я речитативом затянула «Хвала Единому За Любовь К Чадам Его» [Молитва входит в тройку наиболее широко употребляемых в богослужениях, что свершаются в храмах на территории Великой Империи.]. За время обучения в Ордене молитву мне пришлось повторять столько раз, что теперь слова слетали с губ сами, не затрагивая мыслительного процесса. Это дало мне время, чтобы оценить воздействие, произведенное моим рассказом на окружающих.
Большинство из присутствующих послушно повторяли за мной слова молитвы. Священник взирал на происходящее все с большей благожелательностью и одобрением. Нетерпение выказывал лишь посматривающий на меня со странной задумчивостью и неопределенностью во взоре градоправитель, но и он машинально подхватывал последнюю строчку каждого стиха.
«Славься, славься, славься!» – поддакивал он, обеспокоенно поглядывая на вновь сгустившиеся тучи.
Надолго его не хватило.
– Очень поучительная история, – поторопился встрять с репликой бургомистр, едва прозвучало последнее прославление. – Но что привело вас в наш город, юноша?
– Она! – Я повернулась и обличительно указала на Эону. – Тетки моей, мучительницы, дочка старшая.
Толпа ахнула в едином порыве. Эона вздрогнула и изумленно посмотрела на меня.
Я дождалась, пока удивленные перешептывания докатятся до последних рядов, повалилась на колени перед священником и заныла по новой с удвоенной силой:
– Пока-а-я-а-а-ться-а-а хочу-у-у! Не винова-а-а-ты-ы-ый я-а-а-а, сиротинушка-а-а. Ве-е-едать не ве-е-еда-а-ал! Дума-а-а-ал, что-о-о к жениху-у-у провожаю-у-у… Зна-а-ать не зна-а-ал ни-и-и про какие-е-е непотребства-а-а! Все она-а-а, ве-е-едьма-а-а проклятая-а-а…
Градоправителя передернуло. А сколько мольбы было в его глазах, обращенных к служителю Единого! «Отпусти же ему наконец эти бесовы прегрешения, пусть заткнется, или я сам до греха дойду – пришибу поганца!» – говорил измученный взгляд бургомистра.
– Господь наш всемилостив, – внял мольбе святой отец, – снисходителен к чадам своим, что сердцем чисты и помыслами благообразны.
С выражением полнейшего просветления на лице я припала к ногам священника, украдкой утирая полой его рясы нос. Умилению горожан, позабывших все свои разногласия при созерцании трогательной сцены покаяния, не было предела.
В поле моего зрения появились толстые ножки, затянутые в фиолетовые лосины и обутые в сапожки с золотыми пряжками. Бургомистр решил, что представлению уже давно пора закругляться.
– Покаялись, и будет. Давай, мальчик, поднимайся. – Пухлая рука градоправителя покровительственно похлопала меня по плечу. – Не тревожься, нечестивица получит по заслугам…
Доски помоста жалобно заскрипели в ответ на мое бодрое вскакивание.
– Сожжем ведьму! – Кровожадной фанатичности во взоре «любящего братца» не нарадовалась бы святая инквизиция, но бургомистра такой поворот в развитии событий явно не устраивал.
– Единый заповедал прощать…
– Нет прощения грешнице, осквернившей Храм Его!
– Но… – растерялся градоправитель, не ожидавший подобной прыти.
– Неотвратимо возмездие Господне! И долг священный чад Его ускорить небесное воздаяние! Ведь так, святой отец?
– Ну… э-э-э… – не посмел со мной согласиться под свирепым взглядом бургомистра священник.
Я заметалась по помосту в поисках несуществующего топлива для костра. Горожане как завороженные поворачивали головы вслед за моими метаниями. Стражники покрепче прижали к себе копья, чьи древки, как показалось охране, привлекали мое нездоровое внимание. Женщины и осторожный Ерлик предусмотрительно по-тихому слиняли с помоста. Эона, тряся светловолосой (вернее, уже сероволосой) головой, пыталась промычать сквозь кляп что-то протестующее. Из ее светло-карих глаз на меня смотрела обида всеми преданного ребенка.
– Молчи, ведьма проклятая! – Мой кулак угрожающе закачался перед носом подруги. – Думала провести добрых людей?! Как бы не так! Да услышит мои слова святая Кирина, уж я позабочусь, чтобы ты свое получила.
Надеюсь, она поняла намек…
– Грехи прощаются во искупление! – понукаемый градоправителем, выступил вперед священник. – Отринь ненависть, отрок! Дева искупит прегрешения свои, принеся жертву огромную, и воздастся ей за это на небесах…
– Искупит она, как же! – невежливо перебила я святого отца. – Сбежит, знамо дело. Да к мамашке своей… подколодной. И вот тогда я доподлинно не жилец на этом свете, сиротка горемычный, судьбинушкой обиженный! Кто, окромя меня, о могилках родительских позаботится? Совсем зарастут лебедой да бурьяном без присмотра-а-а…
– Ну-ну, мальчик, успокойся, – снисходительно успокоил меня бургомистр. – От астахи не сбегают.
– А вдруг…
– Не вдруг, – раздраженно отрезал мужчина, который, похоже, для себя уже все решил, и ему сразу надоело пререкаться. – Если есть охота, можешь со стражей завтра до логова прогуляться. Сам убедишься, так сойдет?
Видя мое счастливое лицо, толстячок тоже расцвел сияющей улыбкой и вкрадчиво продолжил:
– Только не обессудь, сегодняшнюю ночь придется в подвале переждать. Сам понимаешь, доверяй, но не плошай…
Опять этот странный обмен доверительными взглядами со священником.
– А вещи? – не спешила радоваться я предоставленному местными властями ночлегу.
– Что – вещи? – не понял градоправитель.
– Мои вещи. – Хмурый, тяжелый взгляд исподлобья. – Они в корчме остались. Что с ними? Когда мне их отдадут?
– Завтра получишь…
– Не-е-е, я так несогласный, сразу давайте. – Реплика в толпу: – Знаю я этих корчмарей: овса лошадям недосыпают, посетителей обсчитывают, бражку безбожно разбавляют. Что за ночь с моим скарбом будет?!