– Я думала, после этого отец уйдет из дома. Насовсем. Такое они наговорили друг другу, что жить под одной крышей было невозможно. Так мне казалось. Я хотела этого и чтобы он взял меня и Брианну с собой. Куда угодно, хоть на край света! Но он не ушел. Позднее он говорил, что тоже расплачивается – за то, что думал, будто любит ее, за свою похоть. И будет расплачиваться до самой смерти.
Мегги снова вырвалась из рук Рогана, но говорить не перестала.
– После этого прошло еще десять с лишним лет. Мать больше никогда не поднимала на меня руку, но жили мы, как грешники в аду. Отец старался показать мне свою любовь, делал все, что мог. Только что он мог, оставаясь в этом доме? Порой я как будто слышала – и меня страшно мучила эта мысль, – как он говорит самому себе: если бы не она, не я то есть, он бы, наверное, ушел из дома и был бы свободен делать то, что хочет, и любить, кого хочет.
– Но ты сама, – сказал Роган, – неужели ты всерьез считаешь, что грехи отцов, как сказано в Библии, падут.., и так далее…
– Любимое выражение моей матери. Нет, – покачала головой Мегги, – я так не думаю. Но ведь это уже ничего не меняет. У меня в душе.., в крови.., стойкий страх перед браком. Может, своего рода болезнь. И я никогда не решусь заключить тебя в эту тюрьму.
– Но ты ведь не настолько неразумна, чтобы думать: то, что произошло с твоими родителями, происходит со всеми?
– Не настолько. Даже надеюсь, что теперь, когда она освободилась от материнского ига, Брианна выйдет замуж и нарожает детей. Она всегда хотела иметь семью.
– Вот видишь. А ты?
– А я нет. – Голос ее звучал бесстрастно и глухо. – У меня есть моя работа, и я хочу быть одна.
– Ты была напугана с детства и пребываешь в этом состоянии до сих пор.
– Наверное. Я часто сама себе говорю, – она еще дальше отодвинулась от него, – какая из меня жена или мать при всем этом?
– Но твоя сестра жила в том же доме. В той же семье.
– Она не была в роли главной виновницы. И вообще, она другая по натуре. Ей нужны люди, обустроенный дом. А я… Ты совершенно правильно сказал, что я упряма, резка, погружена в себя.
– Я и не отрекаюсь от своих слов. Но тебя сделали такой. Ты вынуждена такой быть. Однако умеешь быть и другой, Мегги, я теперь знаю это: преданной, сострадающей, любящей. И я полюбил не отдельные твои черты, а всю тебя целиком. И хочу вместе с тобой провести свою жизнь.
Что-то словно задрожало в ее душе – и разбилось на мелкие кусочки, как хрусталь под небрежной рукой.
– Разве ты не слышал, что я только сейчас говорила?
– Каждое слово. И теперь знаю: ты не только любишь меня, но и нуждаешься во мне.
Она вцепилась обеими руками в волосы и рванула их, словно хотела снять с себя скальп.
– Мне никто не нужен!
– В тебе говорит упрямое отчаяние. Ты боишься признаться самой себе в обратном. – Он забыл в эти минуты о собственном самолюбии. Да и о нем ли речь, когда перед ним просто несчастный ребенок. Ребенок, которого избили и запугали не полтора десятка лет назад, а совсем недавно: сегодня, вчера… И говорить надо с ней, как с ребенком – терпеливо, участливо. – Ты сама заперла себя в клетку, Мегги. Как только ты признаешься себе в своих действительных нуждах, ее дверь откроется перед тобой.
– Мне хорошо и так. Зачем ты хочешь изменить что-то?
– Потому что ты нужна мне не на несколько дней в месяц, но каждый день. Я хочу жить с тобой в одном доме, иметь детей. Ты первая женщина, Мегги, кого я по-настоящему полюбил, и я не хочу тебя потерять. Не хочу, чтобы ты потеряла меня.
– Я дала тебе все, что могла, Роган, – голос у нее слегка дрожал, но она старалась изо всех сил держать себя в руках. – Больше, чем кому-нибудь. Постарайся удовлетвориться этим, потому что иначе я буду вынуждена положить всему конец.
Боже, что я говорю? Неужели я действительно так думаю?
Голова у нее шла кругом, мысли разбегались. Роган протянул к ней руку, потом рука упала.
– Ты сможешь так поступить?
– Мне придется!
В воздухе повисло тяжелое молчание.
– Да.., упрямая… – сказал он потом с ноткой удивления, за которой скрывалась боль. – Но и я тоже. И я буду ждать, когда ты придешь ко мне. Нет, не говори, что никогда не сделаешь этого, – добавил он, видя, что она приоткрыла рот для возражения. – Ведь потом это будет для тебя намного труднее. Оставим все как есть, Мегги. Но с одним примечанием.
– Каким еще примечанием? Она спросила устало, однако с некоторым облегчением.
– Что я не только хочу тебя, но и люблю. – Он привлек ее к себе, предварив возможный ответ поцелуем. – Люблю и буду постоянно напоминать тебе об этом.
Как рада она была, что опять дома! Мегги наслаждалась одиночеством и длинными, длинными днями, когда до десяти вечера солнце не уходит с неба. И не нужно ни о чем думать здесь, как только об одном – о работе! Чтобы доказать себе, что это действительно так, Мегги три дня подряд не вылезала из мастерской.
Работа шла хорошо. Мегги была довольна тем, что видела в печах для отжига. Но, черт возьми, временами ее начинало тяготить одиночество. Раньше, насколько она помнила, такого не было.
Этого еще не хватало! – с огорчением думала она, глядя, как надвигаются сумерки, чтобы вскоре превратиться в непроглядную темень. Он сделал свое дело, этот дьявол! Приучил ее к своему обществу, заставил восторгаться чужими городами и весями, научил желать большего, чем у нее есть.
И главное из всех желаний – видеть его!
Замужество… Одна мысль об этом приводит ее в содрогание. Уж в этот омут он ее не затянет, нет! Он и сам поймет вскоре, если уже не понял, что она права. Он же разумный человек. Какая из нее спутница жизни? Смешно!
Она вышла из двери, прикрыла ее за собой. А если не поймет, если будет настаивать? Боже мой, что тогда делать?! Лучше вообще не думать об этом. Обо всех этих «если». Лучше пойти сейчас куда-нибудь. К Брианне. Да, к ней, и скорее!
Она шла уже в темноте, туман стелился у ее ног, и окрепший ветер шелестел в листве деревьев.
Свет в окне кухни у Брианны горел в ночи, как приветливый маяк. Мегги ускорила шаги, прижимая к себе свои рисунки, вставленные в рамки – то, что сделала в подарок сестре.
Она была совсем уже недалеко, когда из-под густого платана послышался собачий рык. Мегги тихо окликнула Кона, и тот разразился радостным лаем, прыгая на нее и всячески проявляя расположение. При этом его виляющий хвост, как ножом, рассекал клочья тумана, окутывающие их обоих.
Едва Мегги открыла дверь кухни, как пес ворвался туда и хотел проследовать дальше, но дверь в коридор и гостиную была закрыта, оттуда слышались голоса. Один из них с явным английским акцентом.
– У нее гости, Кон, – сказала Мегги псу. – Не будем мешать, подождем здесь.