– И это тоже. Собирался вернуться домой богатым, важным господином. Совсем непохожим на того ублюдка, который избивал его мать. Это и есть определяющий фактор его патологии. Если нам не наплевать.
– Но тебе же не наплевать? Интересно, почему.
Ева ответила не сразу.
– Она знала, что он погибнет. Тереза. Она знала: есть в нем что-то такое, что ей никогда не исправить, от чего никогда не избавиться. Что-то, заставившее его избрать такую дорогу. Теперь у нее хорошая жизнь, но все равно она будет его оплакивать. Черт, да она уже его оплакивает.
– Да, – согласился Рорк. – Она уже его оплакивает.
– Когда будет можно, я отдам ей эту иконку, и она будет хранить ее до самой смерти. В память о своем мальчишке. Я говорила с людьми, которые его знали в последние годы, работали с ним… Он вызывал симпатию. Его уважали, стремились к общению с ним. Я думаю, он был хладнокровным убийцей. Во всяком случае, он готов был убивать, он был готов на все, чтобы достичь своей цели. Но что-то в нем такое было, что-то было похоронено в этом закоренелом преступнике. И это не дает мне покоя, хотелось бы знать, что было похоронено и почему.
– Ему хотелось большего, – предположил Рорк. – Он хотел того, что не мог получить и не хотел заслужить. Такое желание может поработить человека.
Ева задумалась.
– Ты тоже собирался разбогатеть и стать важной персоной. В этом была твоя цель.
– Да.
– Но ты никогда не хоронил себя, не давал своей цели себя поработить.
– Ты видишь параллели и хочешь понять. Для меня границы, проведенные законом, были… как бы это сказать? Опциями. Нет, даже больше: они были брошенным мне вызовом. И у меня был Соммерсет, своего рода компас. Он вел меня в нужном направлении. Сам я, возможно, выбрал бы совсем другую дорожку…
– Не выбрал бы, – перебила его Ева. – Ты был слишком горд.
Рорк удивленно выгнул бровь.
– Ты так думаешь?
– Ты с самого начала знал, что деньги – это еще не все. Деньги дают уверенность, деньги – это символ. Но это не самое главное. Главное – знать, что с ними делать. Деньги есть у многих. Люди делают деньги или просто берут. Но не каждый способен что-то создать, даже имея деньги. Лино не смог бы. Он мог бы стать богатым, но никогда не стал бы влиятельным. Поэтому он на какое-то время украл влияние.
– Сутану священника.
– В том мире, куда он вернулся, это делало его влиятельным. Держу пари: ему это нравилось – чувствовать власть, авторитет, уважение. Вот почему он сумел это выдержать. Вот почему держался так долго.
– Очевидно, не выдержал кто-то другой, – заметил Рорк.
– Да, похоже на то. – «Сколько еще он должен был продержаться? – спросила себя Ева. – Сколько ему оставалось ждать, чтобы забрать обещанное богатство и славу?» – Тереза, может, и не сумеет его опознать. По правде говоря, я не представляю, как ей это удастся. Но я уже знаю, что это Лино Мартинес лежит в ящике из нержавейки в морге. И теперь мне остается только понять, кто хотел его смерти и почему.
Может, у Джо Инеса найдутся ответы на вопросы. Ева оглядела двенадцатиэтажный жилой дом из стали и бетона с автоматически открывающейся дверью и защитными решетками на окнах первых двух этажей.
Она отключила сигнализацию своим универсальным ключом, вошла и окинула взглядом маленький вестибюль. В воздухе чувствовался слабый запах моющего средства с лимонной добавкой. На белом в крапинку полу высился искусственный фикус в ярком горшке, рядом стояли два стула.
– Квартира 2А.
Ева решила не рисковать, не вошла в дохленький на вид лифт и вместе с Рорком поднялась по лестнице. В коридор из-за дверей квартир просачивались звуки: работающий телевизор, детский плач, негромкая музыка. Но стены и двери были чистыми, как и в вестибюле. Под потолком ровно горели лампочки.
Судя по первому впечатлению, Джо Инес делал свою работу исправно.
Ева постучала в дверь квартиры 2А. Дверь открылась почти тотчас же. На пороге стоял мальчик лет десяти с падающим на лоб чубчиком по последней моде фанатов скейтборда и стаканом апельсинового сока в руке.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – откликнулась Ева. – Я хочу поговорить с Джо Инесом. – И она показала свой жетон.
Мальчик опустил стакан, глаза у него округлились от возбуждения и любопытства.
– Полиция? А почему?
– Потому.
– А у вас есть ордер или что-то в этом роде? – Мальчик прислонился к дверному косяку и с шумом отхлебнул ярко-оранжевый сок. Можно было подумать, что они все вместе сидят где-нибудь на стадионе и следят за игрой. – В кино всегда про это спрашивают.
– Твой папа сделал что-нибудь незаконное? – спросила Ева, и мальчик фыркнул.
– Да никогда! Папа! Эй! Папа, пришла полиция.
– Митч, перестань валять дурака, тебе уроки делать надо. Твоя мама сейчас… – Мужчина вышел из другой комнаты, вытирая руки о домашние штаны, и остановился как вкопанный. – Извините. Иди, Митч, посиди с близнецами.
– Ой, ну па-а-ап!
– Живо! – приказал Инес и ткнул большим пальцем себе за спину.
Мальчишка что-то проворчал себе под нос, ссутулил плечи и нехотя поплелся куда указывал отец.
– Чем я могу вам помочь? – спросил Инес.
– Джо Инес? – уточнила Ева.
– Так точно.
Ева демонстративно устремила взгляд на его левое предплечье.
– «Солдадос»?
– Было дело. А что вас интересует?
– Лино Мартинес.
– Лино? – Как и у сына, глаза отца округлились. Только в них не было ни возбуждения, ни любопытства. Ева прочла в них опаску. – Он вернулся?
– Мы хотели бы войти.
Инес всеми десятью пальцами, как граблями, прочесал волосы, затем отступил на шаг.
– Я присматриваю за детьми. У моей жены сегодня встреча с подругами. Не знаю, удастся ли Митчу одному справиться с близнецами.
– Вот и не будем терять время. Когда вы в последний раз контактировали с Лино Мартинесом?
– Господи, да уж лет пятнадцать прошло. Может, даже больше. Он сбежал, когда мы еще сопляками были. Лет по шестнадцать-семнадцать.
– И с тех пор вы с ним не общались?
– Мы с ним плохо расстались. Сказали друг другу пару ласковых.
– О чем?
Его взгляд стал непроницаемым.
– Господи, да кто же это помнит?
– Вы оба были членами банды, известной своей жестокостью.
– Да. У меня осталось вот это на память, и я уж постараюсь, чтобы мои дети не повторяли моих ошибок. Я отсидел срок, но это вам и без меня уже известно. Я пил, но бросил. Завязал. Вот уже почти тринадцать лет, как я чист. Неужели вам этого мало? Сколько лет должно пройти, чтобы вы перестали ко мне цепляться?