— Я действительно виноват, — тяжело сказал Дронго. — Я хотел найти того, кто забрал эту щетку, но упустил из вида одно важное обстоятельство. Но это сейчас не важно. А насчет маниакальной депрессии… Боюсь, что ею страдает большинство политиков в бывшей Югославии, разодравших страну на части и спаливших ее в огне гражданской войны.

— Может, ты мне объяснишь наконец, что происходит? — спросил Вейдеманис. — Какое обстоятельство ты упустил? О чем вообще идет речь?

Вместо ответа Дронго тяжело поднялся со стула и пошел к выходу. Все смотрели на него. Не обернувшись, он вышел из зала. Следом бросился Эдгар.

— Тоже мне аналитик, — громко сказал кто-то из сотрудников ФСБ, — принял психа за шпиона.

Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали в больницу, чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.

Санкт-Петербург. 3 июля

Они долго ходили по городу, и Дронго все это время молчал. Тактичный Вейдеманис старался не беспокоить друга, понимая, как тому тяжело. И лишь часа через полтора, когда Дронго, наконец, спросил его, что он обо всем этом думает, Эдгар честно ответил:

— Ничего не понимаю. С одной стороны, ты разоблачил Селимовича, а с другой, сам опровергаешь себя и говоришь, что он не тот, кого ты искал. Ты меня извини, но я не совсем понимаю ход твоих рассуждений. Получается, что это не он взял щетку.

— Нет, — сказал Дронго, — как раз получается, что он.

— И он не имеет никакого отношения к Бискарги?

— Не имеет, — подтвердил Дронго.

— В таком случае я тоже идиот, ничего не могу понять.

— Я тебе объясню, — Дронго помолчал еще несколько минут и затем сказал: — Меня очень интересует эта история с исчезнувшей щеткой. Дело в том, что она не должна вписываться в логику моих рассуждений. Ведь Бискарги не выбросил ее следом за Темелисом. А логично было предположить, что он ее выбросит. Но вместо этого он оставил щетку и подбросил пуговицу Шпрингера. Получается, что он намеренно оставил щетку и пуговицу Шпрингера, чтобы главное подозрение пало на Стефана.

— Возможно, — кивнул Вейдеманис, — но ты раньше был другого мнения, считая, что убийца мог забыть щетку.

— Да не мог он ее забыть, — хмуро сказал Дронго. — Это профессиональный убийца, и оба убийства он мастерски рассчитал. И такой глупый прокол. Мы часто приписываем свои ошибки другим, полагая, что все можно объяснить подобным образом. А это была моя ошибка. Он намеренно оставил щетку, чтобы я ее нашел. И пуговицу, которую он оторвал от рубашки Шпрингера.

— Предположим, что это так. Но я не понимаю, что нового это тебе дает.

— Вот-вот. А теперь послушай. Темелис вошел в тамбур, именно тогда, когда Бискарги сломал дверь. Совпадения быть не может, это понятно. Бискарги не стал бы так глупо рисковать, сначала сломав дверь, а затем отправившись на поиски греческого журналиста. Значит, был сообщник. Этот сообщник привел Темелиса в тамбур и, может быть, даже помог Бискарги совершить убийство. Тогда получается, что этот напарник видел, как Альваро намеренно не убрал щетку, заботливо оставив ее под умывальником. Но если это так, а это действительно так, то почему тогда сообщник, вернувшись в поезд, решил испортить план Бискарги и забрать щетку? Получается, что он просто подставил Альваро, оставив там эту пуговицу, которая ничего не доказывала без щетки. Вот это меня все время мучило. Пока я не понял главного: Мехмед Селимович не был сообщником Бискарги. Это всего лишь помешанный на ненависти ко мне человек. Даже не ко мне, а к войне и всем спецслужбам, олицетворением которых я для него стал.

— Не понимаю, — растерянно пробормотал Вейдеманис, — ты хочешь сказать, что это был не он?

— Конечно, нет. Он нашел щетку и забрал ее, чтобы запутать мое расследование. Он считал, что таким образом помогает Альваро Бискарги в борьбе против меня. Но он не понимал, что убийца нарочно оставил эту щетку. Тогда выходит, что Селимович не был сообщником Бискарги. И я, кажется, знаю, кто это, как бы невероятно это ни звучало.

— Ну и кто же помог Бискарги выбросить Темелиса из вагона? — спросил Эдгар.

— Сейчас расскажу, — кивнул Дронго.

Он начал говорить и, когда закончил, Вейдеманис с невольным уважением посмотрел на Дронго и пробормотал:

— Может, мне стоит начать писать мемуары, как доктору Ватсону? Думаю, что смогу на этом заработать.

— Не сможешь, — грустно ответил Дронго. — Если начнешь писать правду, то выяснится, что я допускаю ошибки. А если будешь публиковать неправду, это быстро всем надоест, в том числе и тебе.

— Мне никогда не надоест общаться с тобой. — ответил Вейдеманис. — Ты хочешь, чтобы я позвонил Потапову и рассказал ему обо всем?

— Нет.

— Почему?

— Это мое личное дело. ФСБ не имеет к этому уже никакого отношения. И я не намерен ничего предпринимать, пока мы не окажемся в Варшаве. Через неделю мы будем в Польше. Там у нас и состоится последний раунд. Мне не нужна для этого помощь ФСБ.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил Эдгар.

— Пожми мне руку, — вдруг попросил Дронго. — Я все еще хочу чувствовать себя порядочным человеком, даже после этого случая с Мехмедом Селимовичем. Я должен был догадаться раньше. И по тому, что он, глядя на меня, скрывал свои глаза за темными очками, и по тому, как у него дрожала правая рука. Я обязан был догадаться! И дело даже не в нем, дело во мне самом. Как считаешь, у меня есть шансы выйти из этого кризиса?

— Никакого кризиса нет, — уверенно сказал Эдгар, — ты его просто придумал. На фоне молодых людей, которые тебя окружают, ты совсем не теряешься. Я думаю, что ты провел лучшее расследование в своей жизни. Благодаря тебе был предотвращен взрыв в саду «Эрмитаж». Удалось сорвать план Городцова и Баширова по дестабилизации положения в России. Благодаря тебе был разоблачен Альваро Бискарги, который действительно продумывал свои убийства до мелочей. И, наконец, сегодня ты поставил последнюю точку. «Литературный экспресс» останется в памяти людей как твоя лучшая операция.

— Не уверен, — тихо сказал Дронго. — Я допустил слишком много ошибок. Я должен был все понять еще в Португалии, когда нас обстреляли. Я должен был вычислить Бискарги чуть раньше и почувствовать состояние Селимовича. Кстати, руку ты мне все еще не пожал.

Вейдеманис остановился. Протянул руку.

— Если бы не ты, — сказал он своим хрипловатым дрогнувшим голосом, — меня бы уже давно не было на свете. Я хочу, чтобы ты знал: в тот день и час, когда во всем мире у тебя не останется человека, которому ты можешь рассказать о своей боли, я готов тебя выслушать и пожать твою руку. Всегда.