— Спасибо, — Дронго пожал руку другу. — Но вообще-то ты меня переоцениваешь, — добавил он со своей обычной усмешкой. — Надеюсь, что у меня в этом мире найдется еще пара друзей, кроме такого никчемного инвалида, как ты. Думаешь, я забыл, как ты сдал англичанам всю операцию?
— Вот это другое дело, — улыбнулся Эдгар, — теперь ты прежний.
Следующая неделя была наполнена разнообразными событиями. В Москве состоялся грандиозный прием по случаю приезда гостей. На вокзале торжественно играл оркестр, чиновники говорили приветственные речи. Правда, встреча с мэром города в саду «Эрмитаж» не состоялась. Вместо него приехали другие чиновники. И ни с кем из руководителей страны участники «Экспресса» тоже не встретились.
В гостинице «Россия» шумно отпраздновали свадьбу Сильвии Треудел. Затем была встреча в Минске. Белоруссия была самой бедной из стран, принимавших гостей из «Экспресса», но прием был самым радушным. Здесь их принимали особенно тепло, старались выполнять все пожелания гостей и создать им максимально благоприятные условия для работы.
Минск приятно поразил ухоженным видом, чистотой, своими проспектами и улицами. В представлении западных писателей Белоруссия была оплотом диктатуры Лукашенко, в которой не могло быть ничего хорошего. Разгромленная экономика и авторитаризм в политике должны были сказаться и на стране. Но вместо этого они увидели идеально ухоженный город, который являл собой контраст полуразрушенному Санкт-Петербургу. Несмотря на очевидную бедность, в Минске не было нищих на улицах, не было разваливающихся зданий, покосившихся оконных рам, плохих дорог. Участники «Экспресса» побывали на открытии памятника жертвам холокоста. Приехавшие из разных стран евреи открывали его в Минске, недалеко от гостиницы «Беларусь». Этот памятник должен был сказать всему миру: вселенское зло, поразившее однажды Европу, не должно повториться.
Одиннадцатого июня поезд прибыл в Варшаву. Гостей разместили в центре столицы, в отелях «Метрополь» и «Полония», расположенных на пересечении Иерусалимской аллеи и Маршалковской улицы. Это было в ста метрах от вокзала, рядом с которым вздымалась вверх сталинская многоэтажка, подаренная полякам полвека назад Советским Союзом.
Здесь, в Польше, на исходе шестой недели, стало ясно, что «Экспрессу» пора сворачивать свою работу. Многие устали, некоторые разъехались по домам. Еще раньше уехал Павел Борисов, которого отозвали, поняв, что больше ничего не случится. Но Яцек Пацоха и Дронго оставались в «Экспрессе», намереваясь до конца выдержать испытание.
На следующий день их повезли в музей Шопена. Многие отказались от этой поездки, предпочитая остаться в Варшаве. Но два автобуса с экскурсантами отправились в дорогу, и Дронго находился в одном из них. Все эти дни он был мрачен и задумчив как никогда. Неприятная история с Селимовичем, который вынужден был остаться в Москве для лечения, поразила его своей обычной необычностью. Во все времена после войны оставались раненые люди, но еще больше было раненых душ. Дронго знал это лучше других. Побывавший на нескольких войнах, оставшийся в живых после невероятных событий, дважды раненный, он знал, как это больно — иметь раненую душу. И поэтому горькие мысли его были о несчастном Мехмеде Селимовиче, заплатившем страшную цену за развязанную кем-то гражданскую войну в Югославии.
В музее их недолго водили по комнатам, где жил великий польский композитор, рассказывая о его жизни. А затем они разместились на скамейках перед домом, и звуки музыки полились из раскрытых окон, заполняя пространство вокруг. Дронго сидел, закрыв глаза. Музыка Шопена — одно из тех проявлений человеческого гения, которое никого не может оставить равнодушным. Казалось немыслимым, что человек может найти такие необычайные сочетания звуков. От радостно-нежных до щемяще-грустных. Они будоражили душу, заставляя людей верить в существование Бога, позволившего проявиться столь невероятному дару. В гениальной музыке всегда есть некая гармония Вселенной. Словно это космическое послание, переданное человечеству в закодированном виде.
Музыка смолкла. Под впечатлением услышанного люди сидели на скамьях, наслаждаясь тишиной, в которой как бы продолжала звучать музыка. Аплодисменты были бы излишними, в музыке Шопена важна также и наступившая после нее тишина, соединяющая вас с этим миром.
Когда зрители стали расходиться, Дронго подошел к двум женщинам, сидевшим в первом ряду. Мэрриет вытирала слезы — так растрогала ее музыка. Мулайма Сингх взглянула на Дронго и улыбнулась. У нее была очаровательная улыбка, мягкая и немного лукавая.
— Нужно возвращаться к автобусам, — напомнила Мэрриет, убирая носовой платок.
— Может, вы останетесь? — спросил Дронго у Мулаймы.
— А как мы доберемся до города? — улыбнувшись еще раз, спросила она.
— Возьмем такси, — предложил Дронго.
Мулайма согласно кивнула. Тактичная Мэрриет, поняв, что будет лишней, взяла свою сумку и попрощалась:
— До свидания, надеюсь, вы не очень задержитесь.
Мэрриет ушла, и они остались вдвоем. Пели птицы, словно вторя мелодиям Шопена.
— Завтра утром мы уезжаем в Берлин, — задумчиво сказала Мулайма, — там мы и расстанемся.
— Да, наше невероятное путешествие подходит к концу.
— Оно вам понравилось?
— Конечно, — кивнул Дронго. — Полтора месяца в такой компании, столько приятных людей. По городам и странам Европы, из одного конца в другой. Это было изумительно. Если бы не было такой идеи, ее нужно было бы придумать.
— Говорят, Вольфарт носится с идеей проехать и по американскому континенту.
— Тогда снизу вверх, — предложил Дронго, — от Патагонии до Канады, через Южную и Северную Америку.
— Это невозможно, — засмеялась она, — но все равно романтично. Вы любите музыку Шопена?
— Я вообще поклонник классической музыки, — признался он. — Моцарт, Шопен, Брамс, Штраус… Мне по душе их легкость, их наполненная солнцем и радостью музыка.
— Вы романтик, — сказала она убежденно. — это хорошо.
— Скорее, я пытаюсь быть романтиком, — он взял ее руку в свою, наклонился и мягко поцеловал.
Она взглянула на него более внимательно. В его глазах была такая тоска, словно он решится продолжить разговор, переступая через себя.
— Мулайма, — прошептал он, — зачем вы меня обманули?
Она вздрогнула. Она ожидала любой развязки, любой неожиданности, но только не этих слов. Дронго держал ее руку в своей и, глядя ей в глаза, задал вопрос, от которого она вздрогнула. Пытаясь освободиться, она старалась выдернуть руку из ладони Дронго, но тот крепко держал ее.
— Почему вы меня обманули? — снова спросил он. — Вы говорили, что не знаете греческого языка, а сами беседовали с Константином по-гречески.