— Ты глубоко ошибаешься! Знаешь ли ты, что Стендаль считал лучшей картиной, созданной Леонардо, хранящееся в Эрмитаже «Святое семейство со святой Екатериной»? И не он один!
Многие знатоки предпочитали эту картину «Джоконде» и «Мадонне в гроте»! Многие считали ее самым выдающимся живописным полотном эпохи Возрождения! Эта картина еще в конце девятнадцатого века числилась среди величайших сокровищ Эрмитажа, и только в двадцатом веке научная экспертиза установила, что она не принадлежит кисти Леонардо, а создана моим великим предком — Чезаре да Сэсто.
— Почему же о нем самом так редко говорят и пишут?
— Только потому, что сам он так захотел. Он и руководившие им тайные силы. Потому что подлинное величие должно сохраняться в тайне. Но мастерство его потрясает! Как ты можешь оспаривать это, Дмитрий? Ведь ты видел Мадонну работы моего предка! Она ничем не уступает Мадонне самого Леонардо…
— Разве может жалкая копия сравниться с чудесным оригиналом? Сказать так — все равно что сказать, что зеркало, отражающее красавицу, нисколько не уступает ей самой!
— Зеркало? — раздраженно повторил Антонио. — Он намного превзошел Леонардо! Ведь в его картине все сказано об окружающем нас злом и греховном мире! Ты смотрел в глаза царственного создания, которое покоится на руках Древней Матери? Смотрел, я знаю! Я вижу это по твоему лицу! А если ты смотрел в его глаза — значит, ты заглянул в ад! И такова была воля моего великого предка!
Голос Антонио разросся, он звучал теперь под сводами старинного зала, как некогда звучал в римском подземелье, а после — в египетском святилище.., в святилище, которого больше не существует, которое погребено под каменными обломками. Глаза профессора горели безумным огнем.
— Что такое Мадонна самого Леонардо, эта ваша эрмитажная Мадонна? — продолжал Антонио, все больше распаляясь. — Это лживое, фарисейское произведение, пытающееся убедить нас, что жизнь прекрасна и Бог смотрит на нас глазами ласкового младенца! «Я с вами, я вас вижу, я не оставлю вас своей заботой»! — Антонио состроил издевательскую гримасу.
— Кто может поверить в это, вспоминая флорентийскую чуму, унесшую тысячи жизней во времена Леонардо, вспоминая все войны, все моровые язвы прежних лет, вспоминая поля сражений и лагеря смерти века минувшего?
Нет, мой предок сказал о нашей жизни куда более правдивые слова! Чудовищен взгляд нашего повелителя, но он правдив! Он следит за нами своим ужасным взором, и Древняя Мать, первооснова всего сущего, Та, у которой тысяча лиц, с любовью прижимает его к себе и вскармливает своим молоком!
«Да он совершенно безумен! — подумал Старыгин, отступив под горящим взглядом своего недавнего друга. — И наши жизни в руках этого ненормального!»
Он скосил глаза на Машу и увидел, что девушка начинает понемногу оживать, что на ее лице проступает румянец, а взгляд делается более осмысленным. Нужно было отвлечь хозяина палаццо, хотя бы немного оттянуть время…
— Если не ошибаюсь, твой предок принадлежал к секте змеепоклонников, — проговорил Дмитрий Алексеевич, дождавшись паузы в безумном монологе Антонио.
— Змеепоклонников? профессор удивленно уставился на Старыгина. — Что знаешь ты о благородных александрийских офитах?
Что, кроме тех глупых и пустых сплетен, которые распространяли о них христиане?
— Я знаю, что они называли себя гностиками, то есть знающими, — лихорадочно припоминал Старыгин, надеясь отвлечь безумца разговором. — Знаю, что совершенное знание и совершенную веру считали они равноценными, более того — утверждали, что это одно и то же, чем и навлекли на себя гнев христиан, для которых вера была неизмеримо выше знания…
Антонио быстро пересек комнату, снял с книжной полки старинный том в безжалостно поврежденном временем черном кожаном переплете, стряхнул с него многолетнюю пыль, бережно опустил на стол, открыл и стал читать с какого-то места, звучно и четко выговаривая латинские слова:
"Над всеми небесами есть Мрак безымянный, Мрак неподвижный, нерожденный, прекраснее и светлее всякого света. Отец непознаваемый — Молчание и Бездна. Единородная дочь его, Премудрость Божия, от отца своего отделившись, познала бытие, и опечалилась, и преисполнилась скорби. И сын ее скорби был Иальдаваоф, Бог созидающий, Бог творящий.
Захотел он быть един и, от Матери отпав, погрузился в бытие еще глубже, чем она, и создал мир плоти, искаженный образ духовного мира, и создал в нем человека, который должен был отразить величие Создателя и свидетельствовать о безграничном могуществе его. Но помощники Иальдаваофа, духи стихийные, сумели вылепить из персти только бессмысленную массу плоти, пресмыкающуюся, как жалкий червь, в первозданной грязи. И когда привели ее к своему владыке, Иальдаваофу, дабы он в нее вдохнул жизнь — Премудрость Божия, сжалившись над человеком, вместе с дыханием телесной жизни через уста своего неверного сына вдохнула в человека искру божественной, мудрости, полученной ею от Непознаваемого Отца. И жалкое создание, прах от праха, на котором Творец хотел показать могущество свое, стало выше своего Создателя, сделалось образом и подобием не Иальдаваофа, а Бога истинного, Отца Непознаваемого. И Творец, при виде его, исполнился гнева, и устремил свои очи в самую глубь вещества, и там отразился мрачный пламень его, и сделался Ангелом Тьмы, Змеевидным, Офиоморфом, Сатаною ползучим и лукавым — Проклятой Мудростью. И с помощью его создал Иальдаваоф все царства природы, и в глубь их, как в темницу, бросил человека, и дал ему закон, и сказал: если преступишь его, смертью умрешь. Но Премудрость Божия не покинула человека и послала ему Утешителя, Духа Познания, Змеевидного, Крылатого, подобного утренней звезде, Ангела Денницы, о ком сказано: «Будьте мудры, как змеи». И сошел Ангел Денницы к людям, и сказал: «Вкусите и познаете, и откроются глаза ваши, и станете как боги»".
Антонио оторвался от книги, поднял взгляд на Старыгина и проговорил с непонятным волнением:
— Вот чему учили александрийские офиты!
Вот о чем они говорили нам сквозь толщу времен! Гностики, знающие, избранники Премудрости Божией, отличаются от обычных людей, от рабов Иальдаваофа, как золото отличается от праха и глины! Рабы Иальдаваофа, сыны Змея лукавого, трепещут пред законом, дрожат в смертном страхе. Но мудрые, дети Света, посвященные в тайны Софии, попирают законы, преступают границы. Свободны они, как боги, крылаты, как духи. Во зле они остаются чистыми, никакая грязь к ним не пристает…
— Значит, могут они совершать любые злодейства, и все им будет прощено змеевидным покровителем? — перебил Старыгин своего недавнего друга.
Но тот словно не слышал его, продолжая:
— Что ты можешь знать о нем! Даже древние гностики Александрии не знали еще подлинного вида того Змеевидного, Крылатого, которого они провидели и которого почитаем мы, амфиреи! Не видели его истинного облика, пугающего и прекрасного, облика, который запечатлел на своей картине мой предок Чезаре да Сэсто! Мы пошли дальше их, и дойдем до конца, до предела! Нас много, во многих странах есть наши братья, верные слуги великого Амфиреуса, но только мне уготована великая судьба, которая свершится сегодня…