Рука Анджелы продолжала тянуться к круглой ручке выдвижного ящика.
– И тут она хватает из блюда яблоко и швыряет в меня. Совершенно по-человечески. Яблоко попадает мне в лицо и разбивает губу. – Женщина поднесла руку к лицу, словно пытаясь защититься. – Я прикрываю лицо, но обезьяна хватает второе яблоко и снова запускает им в меня, затем – третье. Броски были такими сильными, что могли бы разбить стекло, будь оно поблизости.
– Ты хочешь сказать, что она знала про ножи в ящике?
Руки Анджелы бессильно упали.
– Да. Наверное, почувствовала.
– А ты не пыталась еще раз добраться до ножа?
Она покачала головой.
– Обезьяна передвигалась со скоростью молнии.
Мне казалось, что, если я сделаю еще одну попытку, она в мгновение ока перепрыгнет со стола к холодильнику и вцепится зубами в мою руку раньше, чем я успею взять нож. Я испугалась, что она меня укусит.
– Еще бы, – согласился я, – ведь она могла оказаться бешеной – пусть даже у нее из пасти не шла пена.
– Все было гораздо хуже, – мрачно сказала Анджела, снова закатывая рукава своего джемпера.
– Хуже, чем бешенство? – удивленно переспросил я.
– Слушай дальше. Так вот, я стою у холодильника, до смерти напуганная, пытаюсь сообразить, что делать дальше, из губы течет кровь. И тут в эту самую дверь входит Род – веселый, насвистывает. Входит и попадает в самый разгар этой свистопляски. Но он не предпринял ничего из того, что ты сейчас мог бы предположить. Он был удивлен и в то же время… не удивлен.
Удивлен тем, что застал обезьяну здесь, но ничуть не удивлен ее поведением. Его поразил лишь тот факт, что он обнаружил ее именно здесь! Ты понимаешь, к чему я веду?
– По-моему, да, – промямлил я.
– Род, черт бы его побрал, оказывается, был знаком с этой макакой! Он не сказал: «Ой! Обезьяна!» Он не спросил: «Откуда здесь взялась эта чертова мартышка?»
Он даже не воскликнул хотя бы просто: «Господи!»
В тот вечер похолодало, накрапывал дождь, поэтому Род был в плаще. Он сует руку в карман и вынимает пистолет, будто ожидал чего-то в этом роде. Меня удивило… Понимаешь, он, конечно, пришел с работы, был в форме, но он никогда не носил с собой оружия. Хоть он и офицер, сейчас же мирное время! И он не на войне! Он работал неподалеку от Мунлайт-Бей, причем занимался кабинетной работой, перекладывая с места на место бумажки. По его словам, это занятие ему уже осточертело, и он просто высиживал срок, оставшийся до выхода в отставку. А тут вдруг у него в кармане оказывается пистолет! Я ни разу в жизни не видела его с оружием в руках.
Полковник армии Соединенных Штатов Америки Родерик Ферриман работал в Форт-Уиверне, который уже давно считался мощным экономическим двигателем, приводившим в действие жизнь всего нашего округа. Полтора года назад базу закрыли, и теперь она пустовала. Это было одно из тех армейских заведений, которые ликвидировали после окончания «холодной войны».
Я знал Анджелу с детства, ее мужа – тоже, хотя гораздо хуже, но не имел понятия, чем полковник Ферриман занимается, находясь на службе в армии. Может, и Анджела об этом не знала? До тех пор, пока он не вернулся домой в тот рождественский вечер.
– Представь себе картину: вытянув вперед руку с пистолетом, Род держит обезьяну на мушке и при этом выглядит даже более напуганным, чем я. Лицо у него мрачное, без кровинки, губы плотно сжаты. Он смотрит на меня, видит мою разбитую губу, ручеек крови на подбородке, но даже не спрашивает, откуда это, и снова переводит взгляд на обезьяну, словно опасаясь хотя бы на секунду выпустить ее из поля зрения. Обезьяна держит в лапке последнюю дольку мандарина, но не спешит засунуть ее в рот. Очень напряженным взглядом она смотрит на ствол пистолета. Род говорит:
«Энджи, иди к телефону. Сейчас я скажу тебе номер, по которому ты должна позвонить».
– Ты запомнила номер телефона? – перебил ее я.
– Нет, да это и ни к чему. Он давно отключен. Я запомнила лишь три первые цифры, потому что с них начинался и рабочий телефон Рода на базе.
– Выходит, он заставил тебя звонить в Форт-Уиверн?
– Да, но тот, кто снял трубку, не назвался и не представился. Только поздоровался. Я говорю ему:
«Сейчас с вами будет разговаривать полковник Ферриман». Род берет у меня трубку левой рукой, поскольку правой по-прежнему сжимает пистолет, и говорит этому парню: «Я только что нашел резуса. Он в моем доме, на кухне». Собеседник ему, видно, что-то отвечает, поскольку Род молча слушает, не спуская глаз с обезьяны, а затем снова говорит: «Откуда, черт возьми, я могу это знать! Но он здесь, и мне нужна помощь, чтобы поймать его».
– А обезьяна за всем этим наблюдает?
– Когда Род повесил трубку, она оторвала взгляд от пистолета в его руке и посмотрела своими отвратительными глазами ему в лицо – злобно, вызывающе, а потом захихикала – тем самым мерзким смехом, от которого у меня снова забегали по спине мурашки. После этого макака, видно, потеряла всякий интерес и к Роду, и к пистолету. Она доела последнюю дольку мандарина и принялась чистить следующий.
Я вспомнил, что налил себе бренди, но до сих пор не прикоснулся к нему, и теперь поднес к губам бокал.
Анджела подошла к столу и взяла свой. Я удивился, когда она ни с того ни с сего вдруг чокнулась со мной.
– За что пьем? – поинтересовался я.
– За конец света.
– И как же он погибнет: в огне или подо льдом?
– Гораздо страшнее, – ответила Анджела.
Мне показалось, что теперь ее глаза приобрели такой же цвет, какой был у стальных выдвижных ящиков в морге больницы Милосердия. Она смотрела на меня так долго, что мне даже стало неуютно, но потом сжалилась и перевела взгляд на бокал у себя в руке.
– Итак, Род вешает трубку и просит рассказать по порядку обо всем, что здесь произошло. Я рассказываю. Он задает мне сотню вопросов: о моей разбитой губе, о том, дотрагивалась ли до меня обезьяна, не укусила ли она меня. Он словно не верит в то, что губа у меня разбита яблоком, которое швырнула тварь. Я, в свою очередь, задаю ему вопросы, но он ни на один из них не отвечает, повторяя одно и то же: «Тебе это будет неинтересно, Энджи». Мне, разумеется, интересно, но я понимаю, что он просто не может удовлетворить мое любопытство.
– Военная тайна? Государственные секреты?
– Мой муж и раньше принимал участие в различных щекотливых проектах, связанных с национальной безопасностью, но я полагала, что все это уже в прошлом. Теперь он заявляет, что не имеет права говорить об этом. По крайней мере ни с кем, кроме своих коллег.
Не может сказать ни слова.
Анджела продолжала смотреть на бренди в бокале.
Я сделал глоток из своего. Он уже не казался мне таким вкусным, как поначалу. Более того, теперь я ощутил во рту слабую горечь, напомнившую мне о том, что в абрикосовых косточках может образовываться цианид.