Белый шлем с нависающим забралом мешал видеть лицо пришельца, так как в плексигласе отражались отблески светового шоу. На шлеме было выведено по трафарету: ХОДЖ-СОН.
То ли Ходжсон был ослеплен фейерверком, то ли (что более вероятно) ослеп от страха, но он не видел нас с Бобби. Он влетел с криком более громким, чем те, которые еще доносил гнилой ветер. Отойдя от стены на несколько шагов, он повернулся к ней лицом и вытянул обе руки, словно отбивался от нападения врага, которого я не видел.
Затем Ходжсон задергался, как будто в него попало несколько крупнокалиберных пуль.
Я не слышал выстрелов, но инстинктивно пригнулся.
Ходжсон рухнул навзничь. Он полулежал-полусидел, опираясь на баллон с воздухом и ранцеобразную ректификационную систему, прикрепленную к спине. Его руки бессильно повисли вдоль туловища.
Мне не требовалось рассматривать Ходжсона, чтобы понять, что он мертв. Я не имел представления, что могло его убить, и не собирался выяснять это.
Но если он уже был призраком, то как мог умереть снова?
На некоторые вопросы лучше не отвечать. Любопытство – двигатель прогресса, но оно никуда не годится, если заставляет тебя изучать строение зубов льва по ту сторону его пасти.
Я наклонился, подобрал фонарик Бобби и выключил его.
Ярость ветра тут же утихла, подтвердив гипотезу о том, что для инициации столь лихорадочной активности было достаточно лучей двух фонариков.
Вонь дымящейся смолы и гниющей растительности тоже ослабела.
Я поднялся на ноги и снова посмотрел на дверь. Она была на месте. Огромная, сверкающая. И слишком реальная.
Хотелось уйти отсюда, но я не мог сделать ни шагу. А вдруг дыры в стене не окажется и кошмарный сон превратится в кошмар наяву?
Однако световое шоу продолжалось с прежней силой. Когда мы выключили фонари в прошлый раз, оно длилось недолго, но, как видно, теперь накопило больше энергии.
Я подозрительно осмотрел стены, пол и потолок, ожидая, что вот-вот на их опалесцирующем фоне возникнет другая фигура, более угрожающая, чем человек в биозащитном костюме.
Бобби шагнул к Ходжсону. Видимо, дезориентирующее влияние светового шоу не лишило его чувства равновесия.
– Брат, – предупредил я.
– Спокойно.
– Не надо.
У него было ружье. Он верил, что это защита.
Я же считал, что оружие потенциально так же опасно, как и фонари. Пули, не попавшие в цель, со страшной скоростью срикошетировали бы от стены к потолку, а от того к полу. Кинетическая энергия каждого кусочка свинца могла передаться этому стекловидному материалу и вызвать новые феномены.
Ветер сменился легким бризом.
Однако в каждой искривленной поверхности еще пылали и мерцали фейерверки, вращающиеся колеса голубых огней и оранжево-красные фонтаны вулканической лавы.
Круглая дверь казалась обескураживающе твердой.
Никакой призрак не выглядел так достоверно, как тело в костюме космонавта. Ни Джейкоб Марли, гремящий костями в Скрудже, ни Рождественский Призрак Будущего, ни Белая Дама Авенеля, ни тень отца Гамлета, ни даже сам Каспер.
Я удивился, обнаружив, что могу держаться на ногах. Возможно, кратковременная утрата чувства равновесия была вызвана не игрой вращающихся пятен света и тени, а эффектом, похожим на внезапный рост давления, который заглушил наши голоса и затруднил дыхание.
Жаркий ветер и вонь, которую он нес, исчезли. Воздух снова стал холодным и неподвижным. Вой ветра тоже начинал стихать.
Пора было и лежавшему на полу человеку в костюме космонавта превратиться в облако водяного пара, подняться в воздух и исчезнуть. Духу следовало возвратиться в царство теней. Ну, скорее… Прежде, чем мы успеем посмотреть ему в лицо. Пожалуйста.
Уверенный, что отговорить Бобби не удастся, я последовал за ним. Бобби был в том же лунатическом состоянии, в котором он седлал шестиметровые волны, которые напоминали вставших на дыбы бегемотов. Его обычная расслабленность сменилась полной сосредоточенностью камикадзе. Если уж он встал на доску, то проделает весь путь до конца барреля… и однажды уйдет из жизни.
Сияние стены яйцевидной комнаты сильно поблекло, и рассмотреть Ходжсона было трудно.
– Свет, – сказал Бобби.
– Глупо.
– Тогда я сам.
Неохотно согласившись посмотреть на зубы льва с обратной стороны, я подошел к телу справа, а Бобби – слева, сделав это куда менее осторожно. Затем я включил фонарь и направил луч на чересчур твердое привидение. Луч трепетал, но я быстро справился с дрожью в руках.
Забрало шлема было тонированным. Одного фонаря не хватало, чтобы рассмотреть выражение лица Ходжсона.
Он – или она – был неподвижным, безмолвным, как могильная плита, и бесповоротно мертвым, несмотря на свою призрачность.
На его груди красовалось изображение американского флага, а прямо под ним – мчащийся на всех парах локомотив. Эта картинка периода дизайна в стиле арт деко явно была выбрана в качестве логотипа данного научного проекта. Хотя образ был дерзким и динамичным, без всякой таинственности, я готов был дать на отсечение левую руку, что этот Ходжсон был членом команды «Загадочного поезда».
Единственной другой отличительной чертой передней части костюма были шесть отверстий вдоль живота и груди. Припомнив, как Ходжсон повернулся лицом к стене, из-за которой появился, выставил руки, защищаясь, и задергался, словно в него попала автоматная очередь, я решил, что эти отверстия являются дырками от пуль.
Однако при более пристальном рассмотрении до меня дошло, что кусочки свинца, посланные с большой скоростью, разорвали бы винил, оставив в нем звездообразные прорехи. Но идеально круглые дыры размером с монету выглядели так, словно были аккуратно вырезаны или прожжены лазером. Не говоря о том, что они были слишком велики; пули такого калибра прошили бы Ходжсона насквозь и убили нас с Бобби.
Крови не было.
– Зажги второй, – сказал Бобби.
Голоса, доносимые ветром, умолкли, и воцарилась тишина.
На стенах продолжали мелькать бессмысленные иероглифы, возможно, чуть менее яркие, чем минуту назад. Судя по опыту, этот феномен тоже угасал, и мне не хотелось вызывать его вновь.
– Только на секунду, а потом выключи, – велел он. Скрепя сердце я выполнил его просьбу и присел на корточки над громоздкой фигурой.
Затемненный плексиглас все еще частично скрывал то, что находилось за ним, но я с первого взгляда понял, почему мы не видим лица несчастного Ходжсона; у Ходжсона больше не было лица. Внутри шлема находилась влажная пенистая масса, жадно пожиравшая останки. То был тошнотворный клубок извивавшихся, шевелившихся, дергавшихся и копошившихся тварей, мягких, как черви, но не червей. Они были покрыты хитином, как жуки. Целая колония скользких белых безымянных тварей вторглась в костюм и убила его владельца так же мгновенно, как выстрел в сердце. Сейчас эти извивающиеся штуковины, разбуженные прикосновением света к поверхности плексигласового забрала, пришли в неистовство.