Я рывком вскочил на ноги и попятился. В одном из отверстий на животе и груди пробитого костюма что-то зашевелилось, как будто твари, убившие Ходжсона, пытались выбраться наружу.

Бобби резко отпрянул, не успев выстрелить, что можно было легко сделать от потрясения и страха. Слава богу, что он не нажал на спусковой крючок. Даже десять выстрелов из ружья не уничтожили бы эту мерзость, а только разозлили бы ее.

Я выключил фонари на бегу; фейерверки вновь начинали набирать силу.

Хотя Бобби был дальше от входа, чем я, он оказался там первым.

Круглая дверь продолжала оставаться такой же чертовски твердой.

Взгляд вблизи лишний раз подтвердил то, что я уже знал: в двери не было ни маховика, ни какого-нибудь другого механизма, который позволял бы ее открыть.

Глава 14

Костюм Ходжсона лежал ближе к центру комнаты, примерно в двенадцати метрах от круглой двери. Судя по тому, что он не опал, как спущенный шарик, его по-прежнему наполняла кошмарная колония или остатки Ходжсона, которыми питались эти извивающиеся твари.

Бобби стукнул в дверь дулом ружья. Ему ответил звон стали.

– Мираж? – отплатил я ему той же монетой, засовывая один фонарик за пояс, а второй – в карман куртки.

– Фикция.

Вместо ответа я похлопал ладонью по двери.

– Фикция, – стоял на своем Бобби. – Посмотри на часы.

Но время интересовало меня меньше, чем то, что могло вылезти из костюма Ходжсона.

Я вздрогнул, поняв, что отряхиваю рукава куртки, вытираю затылок и лицо, пытаясь избавиться от шевелящихся тварей, которых там не было и не могло быть.

Яркое воспоминание об ордах, копошащихся внутри шлема, заставило меня вцепиться в край двери и потянуть его на себя. Я сплюнул, выругался и потянул снова, как будто действительно мог сдвинуть с места несколько тонн стали, съев на завтрак булочку с джемом и выпив чашку горячего шоколада.

– Посмотри на часы, – повторил Бобби.

Он засучил рукав хлопчатобумажного пуловера, надетого под гавайку, и бросил взгляд на собственные часы, которых никогда не носил прежде.

Взглянув на светящиеся цифры, я вздрогнул. 4.08 пополудни! Конечно, на самом деле было четыре утра.

– Мои тоже, – сказал он, имея в виду, что показания наших часов сходятся.

– Испортились одновременно?

– Нет. Столько и есть. Здесь. Сейчас. В этом месте.

– Чертовщина.

– Настоящий Сейлем. [17]

Тут я посмотрел на дату в окошке над светящимися цифрами. Сегодня было 12 апреля. Но часы утверждали: «Понедельник. 19 февраля». То же показывали часы Бобби.

Интересно, какой год показали бы часы, будь окошко на четыре цифры больше. Прошлое. День катастрофы, постигшей команду «Загадочного поезда». День, когда дерьмо вырвалось наружу.

Скорость перемещения и яркость кувыркавшихся на стене огней медленно, но верно уменьшались.

Я посмотрел на скафандр, который защищал от враждебных организмов, как соломенная шляпка или фиговый листок, и увидел, что он беспокойно шевелится. Руки неловко шарили по полу, одна нога согнулась в колене, а тело дергалось, словно через него пропустили мощный электрический заряд.

– Плохо дело, – решил я.

– Оно исчезнет.

– Да?

– Как вопли, голоса и ветер.

Я постучал костяшками пальцев по круглой двери.

– Исчезнет, – стоял на своем Бобби.

Хотя световое шоу ослабевало, Ходжсон – вернее, костюм Ходжсона – становился все более активным. Он колотил по полу пятками, сгибал и разгибал руки.

– Пытается встать, – сказал я.

– Он не сможет повредить нам.

– Ты серьезно? – Моя логика была несокрушимой. – Если круглая дверь достаточно реальна, чтобы держать нас здесь, то и эта мразь достаточно реальна, чтобы причинить нам вред.

– Он исчезнет.

Но костюм, видимо, не знал, что все его усилия обречены на провал, потому что он дрыгался, извивался и шевелился до тех пор, пока не перевалился через бак с запасом воздуха и не лег на бок. Я снова посмотрел на темное забрало и ощутил, что кто-то смотрит на меня сквозь тонированный плексиглас. То была не безмозглая масса червей или жуков, а полностью сформировавшееся грозное существо с враждебным сознанием, которое интересовалось мной не меньше, чем я им.

На сей раз мое не в меру развитое воображение было ни при чем.

Это ощущение было сильным и недвусмысленным, как холод, который бы я почувствовал, если бы к моей шее приложили кусочек льда.

– Он исчезнет, – повторил Бобби, но звучавшая в его голосе нотка страха говорила о том, что он тоже заметил наблюдение.

Меня не утешало, что Ходжсон находился от нас в двенадцати метрах. Я бы не чувствовал себя в безопасности, даже если бы нас разделяло двенадцать тысяч километров и я смотрел бы на него в телескоп. Теперь пиротехника работала на треть прежней мощности. Дверь под моей ладонью оставалась холодной и твердой. Свечение убывало, и видимость ухудшалась, но даже в сгущавшихся сумерках я заметил, что Ходжсон перекатился на живот и пытается встать на четвереньки.

Если я правильно понял мерзкое зрелище, которое мельком увидел через забрало, сотни, а то и тысячи отдельных плотоядных созданий, пробравшихся в костюм, представляли собой рой. В колониях насекомых существует изощренная система разделения труда, поддержания общественного порядка и совместной работы ради выживания и процветания; но даже если скелет Ходжсона остался нетронутым, я не мог поверить, что колония в состоянии придать себе человеческую форму и овладеть координацией движений, согласованностью и силой, необходимыми для того, чтобы идти в космическом костюме, подниматься по лестнице и управлять сложными механизмами.

«Ходжсон» встал на ноги.

– Мерзость, – пробормотал Бобби.

Под моей влажной ладонью что-то дрогнуло. Нет, это была не вибрация. Намного сильнее. Слабый волнообразный… трепет. Дверь не просто колебалась; секунду-другую она колыхалась так, словно была сделана не из стали, а из желатина, а затем снова затвердела и стала непроницаемой.

Тварь в костюме покачивалась, как карапуз, неуверенно держащийся на ногах. Она выставила вперед левую ступню, помешкала и сделала шаг правой. Стекловидный пол отзывался на эти шаги негромким стуком.

Левая, правая…

Она шла к нам.

Может быть, от Ходжсона остался не только скелет. Может быть, колония не полностью сожрала человека и даже не убила его, но внедрилась в его тело, вошла в его плоть и кровь, сердце и печень, вступив с ним в чудовищный симбиоз, установив жесткий контроль над нервной системой от мозга до последней мельчайшей клетки.