– Спасибо.
– С другой стороны, она могла быть виноватой в этом лишь частично, причем вполне возможно, что на ее долю пришлась меньшая часть.
Мой отец месяц назад умер от рака, причем, как я подозревал, рака не слишком естественного происхождения. После его смерти я нашел записки, в которых рассказывалось об Орсоне, об экспериментах по повышению интеллекта животных и сбежавшем ретровирусе, выведенном моей матерью.
– Ты сам читал записки моего отца.
– Возможно, он не знал всего.
– У них с ма не было секретов друг от друга.
– Ага. Два тела, одна душа.
– Это правда, – сказал я, задетый его сарказмом. Он посмотрел на меня, поморщился и перевел взгляд на русло реки.
– Извини, Крис. Ты совершенно прав. Твои родители были не чета моим. Они были… особенные. В детстве я мечтал, чтобы мы с тобой были не просто друзьями, а братьями и чтобы твои па и ма были моими.
– Мы и есть братья, Бобби.
Он кивнул.
– Ближе, чем кровные, – сказал я.
– Не разводи нюни.
– Извини. В последнее время я ел слишком много сладкого.
Есть вещи, о которых мы с Бобби не говорим никогда, потому что их не опишешь и потому что слова могут их опошлить. Одна из таких вещей – наша святая дружба.
Бобби продолжил:
– Я вот о чем. Твоя ма тоже могла не знать всего. Не знать про проект «Загадочный поезд», который мог быть виноват в случившемся больше, чем она.
– Идея заманчивая. Но как?..
– Я не Эйнштейн, брат. Просто полощу себе мозги. Он завел мотор и двинулся вниз по руслу, все еще не включая фар. Я сказал:
– Я знаю, кем может быть Большая Голова.
– Просвети.
– Это один из второго отряда.
Первый отряд сбежал из лабораторий Уиверна в ту роковую ночь больше двух лет назад. Эти обезьяны были настолько неуловимыми, что все усилия поймать и уничтожить их оказались тщетными. Отчаявшись извести обезьян до того, как те устрашающе расплодятся, ученые, принимавшие участие в проекте, выпустили на волю второй отряд, чтобы он нашел первый. Эти умники исходили из того, что обезьяна быстрее найдет обезьяну.
Каждому члену нового отряда вшили передатчик со взрывателем, чтобы можно было уничтожить «следопыта» вместе с теми, кого он обнаружит. Хотя новые обезьяны вряд ли сознавали, для чего это сделано, оказавшись на воле, они выгрызли друг у друга передатчики и освободились.
– По-твоему, Большая Голова – обезьяна? – недоверчиво спросил Бобби.
– Сильно переделанная. Может быть, не совсем резус. Кажется, там есть кое-что от бабуина.
– Или от крокодила, – кисло сказал Бобби и нахмурился. – Я думал, что второй отряд более совершенен. Менее агрессивен.
– То есть?
– Большая Голова не похож на домашнюю киску. Он создан для битвы.
– Но он не нападал на нас.
– Просто он достаточно умен, чтобы знать, что сделает с ним ружье.
Впереди был пандус, по которому я съезжал на велосипеде. Тогда рядом со мной бежал Орсон. Именно туда Бобби вел джип.
Вспомнив несчастное животное, сидевшее на крыше бунгало и прикрывавшее лицо руками, я сказал:
– Не думаю, что он убийца.
– Ага, а зубы ему служат только для открывания банок с ветчиной.
– У Орсона тоже внушительные зубы, но он не убийца.
– Ладно, будем считать, что ты меня убедил. Давай пригласим Большую Голову на вечеринку с ночевкой, как делают школьницы. Приготовим побольше воздушной кукурузы, пиццу, будем завивать друг другу волосы и болтать о мальчиках.
– Задница.
– Минуту назад мы были братьями.
– Это было давно.
Бобби поднялся на насыпь между двумя знаками, предупреждавшими об опасности наводнения, проехал пустырь, оказался на улице и наконец включил фары. Он направлялся к дому Лилли Уинг.
– Думаю, мы с Пиа скоро снова будем вместе, – сказал Бобби, имея в виду Пиа Клик, которая считала себя воплощением Каха Хуны, богини серфинга.
– Она считает своим домом Уэймеа, – напомнил я.
– Я собираюсь применить мохо.
Мать-Земля вращалась, приближая рассвет, но улицы Мунлайт-Бея были такими тихими и пустынными, что ничего не стоило представить их полными призраков и трупов. Как в Мертвом Городе.
– Мохо? Ты что, подался в вудуисты? – спросил я Бобби.
– Фрейдистское мохо.
– Пиа слишком умна, чтобы клюнуть на это, – предсказал я.
Хотя последние три года Пиа вела себя странно, она не была дурочкой. До знакомства с Бобби она с отличием закончила Лос-Анджелесский университет. В те дни ее гиперреалистические картины продавались за большие деньги, а статьи, которые она писала для художественных журналов, отличались знанием дела и прекрасным стилем.
– Я расскажу ей про доску-тандем, – сказал он. – Ага. С намеком на то, что найдешь себе новую вахине.
– Брат, ты оторвался от действительности. С Пиа это не поможет. Я скажу ей только одно: у меня есть серф, и я готов принять ее в любое время.
Так как медитации Пиа заставили ее счесть себя реинкарнацией Каха Хуны, она решила, что поддерживать плотскую связь с простым смертным будет с ее стороны святотатством. Это означало, что она до конца жизни обречена на целомудрие. Бобби пришел в уныние.
Призрак надежды забрезжил, когда Пиа пришла к следующему выводу: Бобби является реинкарнацией Кахуны, гавайского бога серфинга. Легенда о Кахуне была сложена современными серферами и опиралась на факты из жизни одного старого знахаря, в котором божественного было не больше, чем в местном костоправе. Тем не менее Пиа говорила, что Бобби в образе Кахуны – единственный человек на Земле, с которым она может заниматься любовью. Но для того, чтобы все началось сначала, он должен был осознать свою бессмертную сущность и смириться с судьбой.
Однако тут возникла новая проблема. То ли считая, что быть смертным Бобби Хэллоуэем ничуть не менее почетно, то ли из чистого упрямства, которого ему было не занимать, мой друг отказывался признавать себя богом серфинга.
По сравнению с трудностями современных влюбленных страдания Ромео и Джульетты казались высосанными из пальца.
– Так ты все-таки решил признать себя Кахуной? – спросил я, когда машина начала взбираться на холмы.
– Нет. Я сыграю в таинственность. Не стану говорить, что я не Кахуна. Буду спокоен. Когда она поднимет эту тему, напущу на себя загадочный вид, и пусть думает что хочет.
– Этого мало.
– Есть и еще кое-что. Я расскажу ей свой сон. Она явилась мне в образе прекрасной богини, облаченной в золотисто-голубой шелк «холоку», летающей над великолепной трехметровой волной, и сказала мне: «Папа xe'e налу». По-гавайски это значит «доска для серфинга».