— Щербатов? — догадался иерей.
— Он. Взялся за разработку ребят из спецслужбы на предмет коррумпированности. Они же вроде как отвечают за это «безобразие». Двенадцать человек на весь город… Но ничего, дело привычное: собака лает — караван идет. Во сколько ты едешь на похороны Ракитина?
— Я? — удивился Разумовский. — Ты хочешь сказать — «мы»?
— Я не поеду, — сказал я. — Мне еще нужно кое-что сделать. Ты уж там без меня… простись с ним.
— Что ты задумал? — требовательно глядя на меня, спросил иерей.
— Ничего, — сказал я. — Ровным счетом ничего. Просто нужно встретиться с двумя людьми. Поговорить.
— Коля!
— Отстань, Андрей, — попросил я. — У меня очень плохое настроение. Могу нагрубить. Пожалуйста, отстань. И вот что еще. Заверни по дороге в офис… Знаешь, где работал Ракитин по ночам? Возьми там одну девушку. Директора. Она очень просила. Только… Не знакомь ее с семьей Ракитина. Придумай что-нибудь. Скажи, что она с тобой. Хорошо?
— Коля, — было видно, что иерей старается говорить как можно мягче, — ты мне честно скажи: ты не с Щербатовым решил… э-э… счеты свести?
Я удивленно посмотрел на него:
— При чем здесь Щербатов? Он не центральная фигура в системе. Не будет Щербатова — другой придет, такой же, если не хуже. Ты же знаешь: до таких мест не дослуживаются, на такие места назначают. Настанет время, и с Щербатовым разберемся. И с такими же, как он. Я буду ждать этого времени. И дождусь. Нет, не беспокойся. Все куда проще и банальней. Просто нужно встретиться с людьми и поговорить.
Иерей взглянул на часы и поднялся:
— Может, все же поедешь?
— Ступай, Андрей, ступай, — сказал я. — Поклонись ему от меня.
Разумовский с сомнением посмотрел на меня, покачал головой и вышел. Я прислушался к скрежету ключа в замке, к удаляющимся шагам и, сняв трубку телефона, набрал номер:
— Кирилл Григорьевич? Это вас Куницын беспокоит.
— А-а, Николай! — обрадовался профессор. — А я уж было подумал, что обо мне позабыли. Отдали кассету и пропали. Проштудировал я всю информацию, проанализировал… Хотя, скажу честно: все эти дни я и сам был на грани нервного шока. Но теперь могу рассказать кое-что новое о его психологических особенностях. Думаю, вам это пригодится.
— Это мне и нужно, — сказал я. — Но есть еще один вопрос, по которому я хотел бы получить вашу консультацию. Помните, в прошлый раз вы говорили мне о повышенном самолюбии этого типа?
— Мании, любезный, мании! — поправил меня профессор.
— И о том, что он всеми силами стремится стать известным? Что он будет устранять все препятствия, которые будут ему по силам и которые он не сможет обойти? Это относится и к творческому противостоянию? Я имею в виду противостояние, представляющее угрозу его планам.
— Я думаю, его может взбесить выставление на посмешище, — сказал профессор. — Он знает, что его «работы» будут вызывать ужас и отвращение. Это его устраивает. В этом-то и кроется его «козырь». А вот если его будут осмеивать или не замечать… Но не замечать его сложно.
— Можно, я приеду к вам минут через сорок? Мне нужно поговорить с вами на эту тему поподробнее.
— Разумеется, — сказал профессор. — А для чего же я работал? Я, кажется, начинаю понимать вашу мысль. Но здесь требуются огромная точность и расчет. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Важно не просто угадать, а попасть в нужные точки, да так, чтоб это вызвало у него необратимую реакцию. И каким образом вы собираетесь это сделать? У вас есть подходы к нему?
— Есть. А что касается точности и расчетов, то в этом-то вы мне и поможете.
— Подъезжайте. Подумаем, — сказал профессор и положил трубку.
Я набрал следующий номер.
— Редакция? Мне нужен Игнатьев. Скажите, что его спрашивает Куницын, есть интересная информация. Здравствуй, Саша. Я к тебе вот по какому делу — ты можешь написать по-настоящему сильную статью? Да, я понимаю, что они у тебя все сильные, но я имею в виду то, о чем мы с тобой говорили когда-то. Настоящую, глубинную. Такую, чтоб от нее словно бы электричеством било. Чтоб душу выворачивало. Чтоб от нее судьба человека зависела. Какого человека? Мне надо, чтоб одного ублюдка «кондратий» хватил. Точно сможешь? Да нет, особо не сомневаюсь, потому тебе и звоню. Я почему-то так и подумал, что ты способен написать статью, от которой «Кондрат» хватит… Про что? Я тебе расскажу. Я дам тебе такую тему и такой сюжет, что твое начальство поцелует тебя в то место, о котором ты обычно пишешь… Ну или по твоему выбору… Начальница старуха? Тогда проси премию. Когда у вас выходит ближайший выпуск? Через три дня? Как думаешь, успеем впихнуть в номер репортаж? Отлично. Тогда я буду у тебя часа через три. Устроит? Ну, готовь бумагу и точи перья.
* * *
— Ты сошел с ума! — ужаснулся Разумовский, открывая принесенный мной номер «Счастья эротомана». — Ты спятил!
— Я никогда и не был нормальным, — пожал я плечами. — Просто сейчас полнолуние, и у меня обострение. Приступ. Кризис. Да плюс ко всему депрессия.
— Зачем ты это сделал?! — Разумовский вскочил с дивана и заметался по комнате. — Ну скажи мне: зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной, а решил все самостоятельно?
— Потому что у меня приступ. А ты здоров. Нет, ты тоже больной, но у тебя вялотекущая форма. А у меня обострение. Ты бы меня не понял.
— Я и не понимаю! — испепелял меня гневным взглядом Разумовский. — Как ты мог?!
— Я садист, я необразованный, тупой, коррумпированный, и я живу в шестикомнатной квартире, — напомнил я и зевнул. — Так что смог. Что ты волнуешься? Обгадили этого паршивца и его «фильмы» с ног до головы. А вот этот абзац, — я ткнул пальцем в центр статьи, — писал лично я. Красивые формулировки подобрал, а? Если б про меня такое написали, я бы на мелкие кусочки разрезал, засолил, поперчил и съел всырую… А это ведь не столько про него, сколько про его фильмы. Что еще хуже… Куда хуже. Это была его мечта, его мания, его жизнь, его смысл. Все, что он пережил, совершил, все, ради чего рисковал и что вынашивал годами — под большой, цветастой и пахучей кучей. Можно ставить надгробие.
Разумовский схватился руками за голову и вновь заметался от окна до двери.
— Он же их… Он попытается до них добраться! — простонал он. — Ты можешь стать пособником убийства! Это не он, а ты можешь совершить убийство. Он болен, его нужно изолировать и лечить, и они преступники, их тоже нужно изолировать и судить. Но нельзя же так стравливать!
Я сладко потянулся и подтвердил:
— Полнолуние. Обострение. Основной инстинкт. Мне надоело за ним бегать, Андрей. Это слишком долго и слишком опасно. Его берегут. Его защищают. А он в это время делает свое дело. У меня давно появилась эта мысль. Но я не давал ей хода до тех пор, пока это было возможно. А сейчас я жалею об этом. Они играют не по правилам. Но кто сказал, что мы слабее их? Он сам придет, и я его встречу. Я не могу преследовать его по всем правилам «охоты за придурками». Зато мне показали его слабые места. «Кнопки» в этой машине для пыток и убийств. И теперь я буду в них тыкать и смотреть, что получится. Садист я. Необразованный. Живущий…