Она, вероятно, заметила беспокойство в его глазах, потому что, взяв его руку, слегка сжала ее и попыталась улыбнуться. Однако улыбка не удалась, так как губы ее дрожали.
Он наклонился, чтобы ей было его слышно на фоне шума возбужденных голосов.
— Ты готова ехать?
Она кивнула.
Возле окна раздался голос, видимо, кого-то из молодых сотрудников:
— Эй! Внимание все! К дому подкатили телевизионщики.
— Если нас застанут журналисты, — заметила Кэрол, — мы проведем здесь еще не меньше часа.
Не попрощавшись с О'Брайеном, они поспешили уйти. В холле, направляясь к боковому выходу, они уже на ходу накинули на себя плащи. Выйдя на улицу, Пол обнял Кэрол за талию и раскрыл зонт. Они торопливо пошли по мокрому асфальту стоянки, старательно огибая большие лужи. Порывистый ветер казался слишком холодным для начала сентября; постоянно меняя направление, он наконец дунул под зонт и вывернул его наизнанку. Ледяной дождь, подхлестываемый ветром, лил с таким ожесточением что его капли словно впивались Полу в лицо. Пока они добежали до машины, их волосы стали настолько мокрыми, что прилипли к голове; вода, попав за воротник плаща, струилась по шее.
Пол бы почти не удивился, если бы видел, что их «Понтиак» пострадал от молнии, но машина оказалась целой и невредимой, и ее мотор послушно завелся.
Выезжая со стоянки, он хотел было свернуть налево, но тут же нажал на педаль тормоза, увидев, что через полквартала улица перекрыта полицией и пожарными. Церковь все еще была объята пламенем, несмотря на проливной дождь и мощные струи воды, направленные на нее пожарниками. Черные клубы дыма поднимались в серое небо, и в окнах с вылетевшими стеклами плясали языки пламени. Было совершенно очевидно, что церковь уже не спасти.
Он повернул направо и поехал домой по затопленным дождем улицам с переполненными водосточными канавами, где впадины в асфальте превратились в коварные озера, которые приходилось преодолевать с крайней осторожностью, чтобы мотор вдруг не захлебнулся и не заглох.
Кэрол сидела, сжавшись и притулившись к дверце машины. Несмотря на включенное отопление, она явно мерзла.
Пол чувствовал, что у него стучат зубы.
Поездка домой заняла десять минут, и за это время никто из них не сказал ни слова. Единственными звуками были шелест шин по мокрому асфальту и глухой, равномерный, как метроном, стук «дворников». В этом молчании не было ни неловкости, ни натянутости, но чувствовалось какое-то странное напряжение, словно воздух наполняла какая-то затаенная энергия. Полу казалось, что, стоит ему заговорить, Кэрол от неожиданности вылетит из машины.
Они жили в старательно отреставрированном по их инициативе доме, построенном в стиле эпохи Тюдоров, и, как всегда, от его вида — выложенной камнем дорожки, массивных дубовых дверей с фонарями по бокам, окон со свинцовыми стеклами, остроконечной крыши, — у Пола стало как-то хорошо и тепло на душе. Дверь гаража автоматически поднялась, и он, вкатив «Понтиак» внутрь, поставил его рядом с красным «Фольксвагеном» Кэрол.
Они все так же молча вошли в дом.
У Пола были мокрые волосы, влажные штанины прилипали к ногам, а рубашка — к спине. Он решил, что если тут же не переоденется во что-нибудь сухое, то неминуемо сляжет от простуды. Кэрол, по-видимому, грозила та же опасность, и они вместе отправились прямо наверх в спальню. Она раскрыла двери шкафа, а он включил стоявшую возле кровати лампу. Дрожа от холода, они стали снимать с себя мокрую одежду.
Раздевшись почти догола, они взглянули друг на друга. Их глаза встретились.
Они по-прежнему не разговаривали. В этом не было необходимости.
Он обнял ее, и они нежно поцеловались. Ее губы, еще сохранявшие аромат виски, были теплыми и мягкими.
Прильнув к Полу, Кэрол прижала его к себе, впиваясь пальцами ему в спину. Она вновь жадно поцеловала мужа, прикусывая его губы зубами, водя по его зубам языком; их поцелуи внезапно стали полны необузданной ярости.
И в нем и в ней словно вдруг что-то оборвалось, и в их желании появилось нечто звериное. Они набросились друг на друга точно безумные, поспешно срывая с себя остатки одежды, ласкаясь, вжимаясь и впиваясь друг в друга. Она покусывала ему плечо. Он, взяв ее за ягодицы, яростно мял их, но она даже не пыталась отпрянуть; напротив, она прижималась к нему все сильнее, терлась об него грудью и бедрами, ее слабые стоны свидетельствовали не о боли; они говорили о безумном желании. В постели он сам был поражен своей силой и выносливостью. Они никак не могли насытиться друг другом. Они извивались и переплетались в абсолютной гармонии, словно они не только соединились, но слились воедино, словно они были единым организмом, попавшим под воздействие одного, а не двух раздражителей. Все признаки цивилизации были на какое-то время утрачены, и в течение этого времени они издавали лишь звериные звуки: сопение, рычание, гортанные стоны удовольствия, возбужденные вскрикивания. Наконец Кэрол произнесла первое слово, тех пор как они покинули офис О'Брайена: «Да». И вновь ее голова металась по подушке, а она, выгибая свое тонкое, изящное тело, повторяла: «Да, да!» Это не являлось невольно вырвавшимся подтверждением очередного оргазма: два предыдущих вызвали у нее лишь порывистое дыхание и легкий стон. Это было «да», сказанное жизни, являющееся подтверждением того, что она жива, а не превратилась в обуглившийся кусок мертвечины, подтверждением того чуда, что им обоим удалось избежать молнии и смертоносных ветвей поверженного ею клена. Их жаркие страстные объятия были пощечиной смерти, неосознанным, но приносящим удовлетворение неприятием веры в существование самого ее мрачного призрака. «Да, да, да!» — словно магическое заклинание повторял Пол; достигнув второго оргазма, он вместе с семенем как бы изгонял из себя страх смерти.
Они в изнеможении лежали на спине друг возле друга на сбитой постели, долгое время слушая, как по крыше стучит дождь и не переставая гремит гром, уже не настолько сильно, чтобы сотрясать окна.
Кэрол лежала с закрытыми глазами и выражением абсолютного умиротворения на лице. Пол изучал ее и уже в который раз за прошедшие четыре года задавал себе один и тот же вопрос: как случилось, что она согласилась выйти за него замуж? Она была красива, а он — нет. Любой составитель словаря мог бы в качестве определения слова «некрасивый» просто поместить его фотографию. Как-то раз он в шутку высказался по этому поводу, и Кэрол разозлилась на него за такое отношение к самому себе. Однако это была правда; только правдой было еще и то, что его не особо волновало, что он — не Берт Рейнолдс; главное, что этого не замечала Кэрол. Не замечала она не только его «некрасоты», она не отдавала себе отчет и в том, что сама была красива, и упорно отрицала это, считая себя «немного симпатичной», и даже не столько симпатичной, сколько просто «так, ничего», и то в несколько забавном плане. Ее темные волосы даже сейчас, будучи спутанными и закудрявившимися от дождя и пота, выглядели замечательными — густыми и блестящими. Ее кожа была атласной, а лицо — настолько прекрасным, что трудно было предположить, что природа могла создать такое своей неуклюжей рукой. Кэрол была из тех женщин, что держал в своих объятиях бронзовый Адонис, вовсе не похожий на Пола Трейси. Но она тем не менее была здесь, и он был благодарен за это судьбе. Он не переставал удивляться, насколько они подходили друг другу во всех отношениях — умственно, эмоционально, физически.