Оставив охранников наедине с их снами, Корки спустился по лестнице. Вернулся в аркаду под решеткой, оплетенной кампсисом. Стянул с головы противогаз, отбросил в сторону.
Особняк располагался в двухстах ярдах к северу, за деревьями и пеленой тумана и моросящего дождя. Учитывая, что там находились только Этан Трумэн и мальчишка, свет горел в немногих окнах, но тем не менее Палаццо Роспо напоминало Корки громадный круизный лайнер, плывущий по ночному морю. Себя он полагал айсбергом.
Он расстегнул «молнию» самого большого и глубокого кармана лыжно-штурмового костюма и достал «глок» с уже навернутым на ствол глушителем.
«БОЖЬЯ КОРОВКА, БОЖЬЯ КОРОВКА, ЛЕТИ ДОМОЙ… ТВОЙ ДОМ В ОГНЕ, ТВОИ ДЕТКИ СГОРЯТ…»
Прослушав звонок 51, Этан более не сомневался, что и остальные пятьдесят звонков содержат важные для него послания, но прекрасно понимал, что прослушивать их времени у него нет, и знал, что не нужны они ему для того, чтобы разрешить головоломку.
Двадцать две божьих коровки. Двадцать второе декабря.
Сегодня. И чуть больше трех часов оставалось до 23 декабря. То есть, если должно произойти что-то ужасное, случится это очень и очень скоро.
А его пистолет в квартире.
И Фрик, возможно, ждет там.
Этан выбежал из белой комнаты, оставив синюю дверь распахнутой.
Нет нужды паниковать. Сирены охранной сигнализации периметра взревут, как только кто-то попытается вломиться в дом через дверь или окно. А между завываниями сирен голосовой блок чистым механическим голосом сообщит, в какой комнате появился незваный гость.
А кроме того, охранники в доме смотрителя засекли бы нарушителя, как только он перелез бы через окружающую поместье стену, на дальних подступах к особняку. И при первых признаках его появления позвонили бы по телефону 911 и в частную охранную фирму, сотрудники которой имели право на ношение оружия.
Тем не менее лифта Этан дожидаться не стал, вновь метнулся к лестнице, проскочил шесть пролетов, с треском распахнул дверь на нижней площадке, влетел в западное крыло первого этажа.
Ворвался в свои апартаменты, позвал Фрика, не получил ответа.
Вероятно, мальчик до сих пор находился в библиотеке. Жаль. Ему удалось прожить практически в одиночку десять лет, но в этот вечер, как ни в какой другой, ему требовалась поддержка.
Этан поспешил к столу в кабинете. Пистолет он оставил в верхнем правом ящике.
Выдвигая ящик, ожидал увидеть, что пистолета там нет. Но он лежал в ящике. Красавчик.
Сунув пистолет в наплечную кобуру, Этан оглядел
подарки, лежащие на столе между телефонным аппаратом и компьютером.
Детские стишки.
«Твой дом в огне, твои детки сгорят…»
«Дитя среды ждет беда».
Детские стишки.
Обрезки крайней плоти десяти мужчин. Десяти, потому что Фрику десять лет. Почему крайняя плоть? Кусочки кожи. Лоскуты. Обрезки [90] .
А улитки — это улитки [91] .
Книга собачьих историй, «Лапы для размышлений», сборник рассказов о собачьих щенках. Но ведь слово tales звучит точно так же, как и слово tails [92] .
А из чего сделаны маленькие мальчишки?
Snips and snails, and puppy dog tails [93] .
Вот из чего сделаны мальчишки.
Записка из яблока тоже лежала на столе: «ГЛАЗ В ЯБЛОКЕ? НАБЛЮДАЮЩИЙ ЧЕРВЬ? ЧЕРВЬ ПЕРВОРОДНОГО ГРЕХА? ЕСТЬ ЛИ У СЛОВ ДРУГОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, КРОМЕ КАК ЗАПУТЫВАТЬ?»
В данном случае именно такова и была их цель: запутать, сбить с толку. Толкование шестого подарка вызывало наименьшие трудности, вот профессор, кем бы он ни был, и попытался напустить тумана этими отвлекающими и насмешливыми словами.
Глаз в яблоке был синим, как и знаменитые глаза Ченнинга Манхейма. Но речь шла не о глазе в яблоке [94] . Об the apple of the eye [95] .
Фрик никогда не был для отца зеницей ока. Скорее бельмом на глазу, которое слишком часто оставалось без внимания, не замечалось. Отец и представить себе не мог, какой у него замечательный сын. Так что в этом отправитель посылок определенно ошибся. Для Лица зеницей ока был он сам, и никто другой.
Если человек в курсе истинных отношений отца и сына, его можно простить за то, что он не связал кукольный глаз, занявший место сердцевины яблока, и этого удивительного мальчика. Однако Этан отругал себя за то, что не увидел этой связи.
Нажал клавишу «ИНТЕРКОМ» на телефонном аппарате, потом номер комнаты охраны в доме смотрителя поместья.
— Пит? Кен? У нас, похоже, нештатная ситуация. Ему никто не ответил.
— Пит? Кен? Вы на месте? Молчание.
Этан сдернул с рычага трубку. Тишина.
Человек-гиена спал в чистой клетке, не запачканной сувенирами, взятыми с мест преступлений. Рисковый не нашел ни предметов одежды с пятнами крови жертв, которые убийца мог бы подносить к лицу, чтобы вдохнуть аромат смерти, ни женских украшений, которые он мог бы любовно перебирать, ни полароидных фотографий Джастины Лапуты или Мины Райнерд, сделанных после того, как он отделал их каминной кочергой и мраморной лампой с бронзовыми украшениями.
После быстрого, но тщательного обыска гардеробной, ящиков комодов, прикроватных столиков и других мест, где Лапута мог бы держать что-то такое, что не следовало видеть посторонним, Рисковому не удалось обнаружить улик, свидетельствующих как о совершенных преступлениях, так и о психопатическом поведении.
Как и внизу, в глаза прежде всего бросалась стерильная чистота дома Лапуты, какой обычно добиваются разве что в лабораториях биохимического оружия, и удивительный порядок в большом и малом. Не только вещи, лежащие на виду, но и те, что находились в ящиках и шкафчиках, устанавливались и укладывались с помощью микрометра, транспортира и поверочной линейки. Носки и свитера, похоже, складывал робот.
Рисковый вновь почувствовал, что для Владимира Лапуты дом являл собой убежище от грязи окружающего мира.
Он переместился из спальни хозяина в коридор второго этажа, на мгновение остановился, прислушался, но не услышал ничего, кроме шума поливающего крышу дождя. Взглянул на часы, прикинул, сколько в его распоряжении времени, если оно есть вообще, на осмотр остальных комнат второго этажа.