Большую часть времени, проведенного в больнице, Данни дышал сам. Однако три дня назад его пришлось подключить к аппарату искусственного дыхания. Сам он дышать уже не мог.

В первые недели, пребывая в глубокой коме, он временами кашлял, чихал, зевал, моргал. Случалось, даже вращал глазами.

Но постепенно эти телесные функции проявлялись все реже, пока не прекратились совсем. То есть происходило угасание деятельности ствола мозга.

Прошлым утром сердце Данни остановилось. Дефибрилляция и инъекции эпинифрина позволили вновь запустить сердце, но лишь на короткое время.

— Работа системы кровообращения обеспечивается командами из нижней части ствола головного мозга, — говорил О'Брайен. — И остановку сердца вызвало прекращение поступлений этих команд. Современная медицина не умеет восстанавливать повреждения ствола мозга. Они неизбежно приводят к смерти.

В таких случаях, как у Данни, пациент подключался к аппарату, обеспечивающему искусственное кровообращение, только по настоянию родственников. И эти расходы родственники оплачивали из собственного кармана, потому что страховые компании отказывались их возмещать на том основании, что пациент более не мог прийти в сознание.

— Что же касается мистера Уистлера, — отметил О'Брайен, — то по всем медицинским вопросам решение принимали вы.

— Да.

— И вы подписали бумагу, в которой указывалось, что для поддержания жизни мистера Уистлера мы можем использовать только аппарат искусственного дыхания.

— Совершенно верно, — кивнул Этан. — И у меня нет намерения обращаться в суд.

Его искренность, похоже, не принесла никакого облегчения О'Брайену. Пусть он и понимал, что медицинский уход, который получал Данни, исключает возможность подачи иска, страх перед адвокатами никуда не делся.

— Доктор О'Брайен, — продолжил Этан, — случившееся с Данни после того, как он попал в морг больницы, — совсем другой вопрос, не имеющий к вам ни малейшего отношения.

— Но меня это тревожит не меньше вашего. Я дважды говорил об этом с полицией. Я… в недоумении.

— Я просто хочу, чтобы вы знали, что я не собираюсь возлагать ответственность за его исчезновение и на работников морга.

— Они — хорошие люди.

— Я в этом уверен. В происшедшем здесь вины

больницы нет. А объяснение тому… что-то экстраординарное.

Врач позволил надежде легким румянцем затеплиться на щеках.

— Экстраординарное? О чем это вы?

— Не знаю. Но со мной за последние двадцать четыре часа произошло много удивительного, и я думаю, что каким-то образом это связано с Данни. Вот почему я и захотел поговорить с вами этим утром.

— Я вас слушаю.

В поисках нужных слов Этан отодвинулся от стола. Встал, но язык не желал слушаться: сказывались тридцать семь лет, в течение которых он полагался на логику и рационализм.

— Доктор, вы не были лечащим врачом Данни… Смотрел он не на О'Брайена, а на автомат, торгующий шоколадными батончиками.

— …но вы принимали участие в его лечении. О'Брайен молча ждал продолжения.

Этан взял со стола бумажный стаканчик из-под кофе, смял его.

— И после того, что случилось вчера, полагаю, вы знаете его историю болезни лучше, чем кто бы то ни было.

— Проштудировал вдоль и поперек, — подтвердил О'Брайен.

Этан отнес смятый стаканчик к корзинке для мусора.

— Вы нашли что-нибудь необычное?

— Я не смог найти ни одной ошибки в диагнозе, лечении, оформлении свидетельства о смерти.

— Я не об этом, — Этан бросил стаканчик в корзинку для мусора и закружил по комнате, глядя в пол. — Будьте уверены, я совершенно убежден, что ни вас, ни больницу винить не в чем. Под необычным я подразумеваю что-то… странное, сверхъестественное.

— Сверхъестественное?

— Да. Просто не знаю, как выразиться точнее.

Доктор О'Брайен так долго молчал, что Этан перестал кружить по комнате и, оторвав взгляд от пола, посмотрел на врача.

Тот покусывал нижнюю губу, глядя на лежащие перед ним раскрытые папки истории болезни Данни Уистлера.

— Что-то ведь было, — Этан вернулся к столу, сел на оранжевое орудие пытки. — Что-то сверхъестественное, не так ли?

— В истории болезни все есть. Я просто не сказал об этом. Какая-то бессмыслица.

— Что именно?

— Эти материалы свидетельствуют о том, что он на какой-то период вышел из комы, но такого не было. Некоторые списывают случившееся на сбой в работе машины, но это не так.

— Сбой? Какой машины?

— Прибора, снимающего ЭЭГ.

— Прибора, который регистрирует биотоки мозга? О'Брайен жевал нижнюю губу.

— Доктор?

Врач встретился с Этаном взглядом. Вздохнул. Отодвинул стул от стола, поднялся.

— Будет лучше, если вы все увидите сами.

Глава 51

Корки припарковался в двух кварталах от нужного ему места и добирался до дома трехглазого выродка пешком, под холодным дождем.

День выдался более ветреным, чем понедельник, кроны пальм гнуло чуть ли не до земли, пустые пластиковые мусорные контейнеры вышвыривало на проезжую часть.

С сосен срывало иголки и несло с такой силой, что они, попади в глаз, могли бы его выколоть.

Мутный поток в сливной канаве протащил мимо Корки дохлую крысу. Ее развернуло головой к нему, он увидел одну черную глазницу и один закатившийся белый глаз.

Великолепное зрелище заставило его пожалеть о том, что он сам не может присоединиться к этому празднику хаоса, внести в него свою лепту. Как ему хотелось отравить несколько деревьев, набить почтовые ящики разжигающими ненависть письмами, подставить гвозди под шины припаркованных автомобилей, поджечь дом…

Но этот день предназначался для других дел и был расписан буквально по минутам. В понедельник он просто резвился, творя мелкие пакости, сегодня же ему предстояло стать серьезным солдатом анархии.

Вдоль улицы выстроились двухэтажные дома с высоким парадным крыльцом и классические калифорнийские одноэтажные бунгало. Хозяева поддерживали их в идеальном состоянии, к ним вели выложенные кирпичом дорожки. Лужайки, отделенные от тротуара заборами из штакетника, были украшены цветочными клумбами.

А вот участок трехглазого выродка разительно отличался от окружающих домов. К бунгало тянулась, вся в выбоинах, бетонная дорожка, трава на лужайке наполовину пожелтела, кусты давно никто не подстригал. К карнизам лепились опустевшие птичьи гнезда, штукатурка на стенах потрескалась и нуждалась в покраске.

Сам дом напоминал жилище тролля, которому надоело бомжевать под мостами, безо всяких удобств. Но у него начисто отсутствовало как трудолюбие, так и чувство гордости, столь необходимые для хозяина собственного дома.