— Или «Кейптен энд Теннилл» [62] .
— Да, вполне возможно. Концерт давал кто-то из них. Толпы собирались огромные, обдолбанные фэны сходили с ума.
— Ты чувствовал, что они могут рвануться к сцене.
— Я чувствовал, что они могут броситься на сцену. Если какой-нибудь идиот-панк с опилками вместо мозгов решил бы, что никто не вправе помешать его личному общению с артистами, его примеру последовали бы сотни.
— И перед тобой стояла задача перехватить его.
— Перехватить, остановить в тот самый момент, когда он сделает первый шаг, а не то толпа смяла бы охрану.
— И этот панк с синими волосами…
— Кто рассказывает историю? — прорычал Хокенберри. — Я или ты?
— Ты, конечно. Это твоя история. Просто мне она нравится.
Чтобы выразить свое недовольство прерывающими рассказ репликами Корки, Хокенберри сплюнул на ковер.
— И когда этот панк с синими волосами напрягся, чтобы рвануть к сцене, залезть на нее, добраться до «Пичес энд Херб»…
— Или «Кейптена».
— Или «Теннилла». Поэтому я окликаю его, подхожу. А этот сучонок показывает мне палец, что дает мне полное право врезать ему, — Хокенберри поднял здоровенный кулак. — Вот я и познакомил его физиономию с Буллуинклом [63] .
— Ты называешь свой правый кулак Буллуинклом.
— Да, а левый — Рокки [64] . Рокки мне в тот раз не потребовался. Буллуинкл врезал ему так сильно, что у него выскочил глаз. Я, конечно, этого не ожидал, но все равно успел его поймать. Стеклянный глаз. Панк отключился, а глаз я сохранил, сделал из него медальон.
— Потрясающий медальон.
— Стеклянные глаза на самом деле не стекло, знаешь ли. Это тонкая пластиковая оболочка, на которой изнутри рисуется радужка. Крутая штучка.
— Крутая, — согласился Корки.
— У меня есть друг-художник, который и сделал стеклянную оправу, чтобы предохранить глаз от разрушения. Вот и вся история. А теперь давай мои двадцать «штук».
Корки протянул ему деньги, завернутые в пластиковый пакет.
Как и в первую из их предыдущих встреч, когда Корки вручил Хокенберри двадцать тысяч аванса, тот повернулся к Корки спиной и понес пакет к кухонному столу, чтобы пересчитать хрустящие сотенные.
Корки трижды выстрелил ему в спину.
Когда Хокенберри рухнул на пол, бунгало содрогнулось.
Шума от падения здоровяка было куда больше, чем от выстрелов, потому что на ствол пистолета Корки навернул глушитель, приобретенный у одного анархиста, связанного с агрессивной группой леваков, которые изготовляли глушители для собственных нужд и продавали надежным людям. Так что выстрелы не услышали бы и в соседней комнате.
Из этого же пистолета он прострелил ногу матери Рольфа Райнерда.
Учитывая габариты Хокенберри, Корки не решился воспользоваться заточкой.
Он приблизился к здоровяку и выстрелил еще три раза, чтобы гарантировать, что ни Рокки, ни Буллуинкл более никого не ударят.
Из обоих окон открывался вид на низкое серо-черное небо и город, заливаемый дождем.
Большинство архивных комнат больницы Госпожи Ангелов были разделены высокими рядами стеллажей на длинные пролеты. Около окон оставлялась свободная зона, где стояли компьютеры. В этой комнате компьютеров было четыре, на двух работали.
Доктор О'Брайен сел за свободный компьютер, включил его. Этан, пододвинув стул, устроился рядом.
Врач вставил в компьютер ди-ви-ди со словами:
— Три дня тому назад у мистера Уистлера возникли проблемы с дыханием. Ему потребовался аппарат искусственного дыхания, и мы перевели его в палату интенсивной терапии (ПИТ).
На экране появилась надпись: «УИСТЛЕР, ДУНКАН ЮДЖИН», вместе с регистрационным номером и другой важной информацией, касающейся личности пациента.
— Пока он находился в ПИТ, проводился постоянный мониторинг частоты его дыхания, сердцебиения, функций мозга, и вся телеметрическая информация поступала на объединенный сестринский пост. Это стандартная процедура, — мышкой он кликнул несколько иконок. — Остальное относительно новое. Система цифровой записи информации, собираемой средствами мониторинга во время пребывания пациента в ПИТ. Для последующего исследования.
Этан предположил, что в больнице сохраняли эту информацию, чтобы с ее помощью защищаться в суде от необоснованных исков.
— Вот ЭЭГ Уистлера, снятая при его поступлении и ПИТ в двадцать минут пятого пополудни в прошлую пятницу.
Невидимый карандаш вычерчивал слева направо бесконечный график.
— Это электрические импульсы мозга, измеренные в микровольтах.
Монотонные пики и впадины характеризовали мозговую деятельность Данни. Пики были низкими и широкими, впадины относительно остроконечными и узкими.
— Дельта-волны — типичный рисунок для нормального сна, — объяснял О'Брайен. — Это дельта-волны, но они не свидетельствуют об обычном ночном сне. Здесь пики гораздо шире и ниже, чем для ординарных дельта-волн, с более плавным переходом во впадины. Электрические импульсы более редкие, слабые. Так работал мозг мистера Уистлера, когда он пребывал в глубокой коме. С этим понятно. А теперь давайте перескочим к вечеру накануне его смерти.
— Вечеру воскресенья? — Да.
На экране часы мониторинга пролетели в течение минуты, необычные дельта-волны расплывались перед глазами, чуть подпрыгивали, но только чуть, потому что запись практически не менялась. В любой момент времени на экран выводилась одна и та же «картинка».
И действительно, что могло меняться день ото дня в мозгу пациента, пребывающего в коматозном состоянии?
— Событие, о котором я говорю, произошло за минуту до полуночи, в воскресенье, — уточнил О'Брайен.
Вызвал время записи. На экране появилось: 11:23:22, вечер воскресенья. О'Брайен вновь включил ускоренный просмотр, пока не добрался до 11:58:09.
— Остается меньше минуты. Этан наклонился вперед.
Струи дождя стучали по окнам, словно ветер в бессильной злобе выплевывал выбитые зубы.
Один из врачей, работавших на соседнем компьютере, вышел из комнаты.
Оставшаяся женщина что-то шептала в телефон. Мелодичным, напевным голосом, каким, возможно, оставлялись сообщения на автоответчике линии 24.