— Коктейль, — ответил Скит, — пилюли и порошки.
— Возбуждающие или успокоительные?
— Наверно, и те, и другие. И много. Но я чувствую себя совсем неплохо. — Он отвел взгляд от птиц и положил правую руку на плечо Дасти. — Я больше не чувствую себя дерьмом. Я пребываю в мире, Дасти.
— И все же мне хотелось бы знать, что ты принимал.
— Зачем? Может быть, это самый вкусный из моих рецептов, а ты так и не испробуешь его. — Скит улыбнулся и нежно ущипнул Дасти за щеку. — Только не ты. Ты не такой, как я.
Мазервелл вышел из дома со вторым матрасом от другой двуспальной кровати и положил его вплотную к первому.
— Какая глупость, — сказал Скит, указав пальцем с высоты на матрасы. — Я просто прыгну с другой стороны.
— Послушай, ты же не собираешься разбить башку о дорожку Соренсона? — твердо сказал Дасти.
— Им до этого не будет дела. Они находятся в Париже.
— В Лондоне.
— Все равно.
— Им будет еще какое дело. Они мочой изойдут.
Мигая своими мутными глазами, Скит поинтересовался:
— И что, они на самом деле будут волноваться или так, для проформы?
Мазервелл внизу спорил с охранником. Дасти слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Скит все так же держал руку на плече Дасти.
— Тебе холодно.
— Нет, — возразил Дасти, — со мной все в порядке.
— Ты дрожишь.
— Это не от холода, просто мне страшно.
— Тебе? — Скит от недоверия попытался сфокусировать косые глаза. — Страшно? И чего же ты боишься?
— Высоты.
Мазервелл и охранник направились в дом. Сверху казалось, что Мазервелл обхватил парня рукой за спину под плечами, как будто пытался приподнять его над землей и поскорее унести прочь.
— Высоты? — Скит продолжал таращиться на него. — Да ты же всякий раз, когда нужно красить крышу, хочешь делать это сам.
— А при этом у меня все кишки сводит.
— Слушай, кончай шутить. Ты ничего не боишься.
— Нет, боюсь.
— Только не ты.
— Я.
— Нет, не ты! — выкрикнул Скит с неожиданной яростью.
— Именно я.
В том состоянии, в котором пребывал сейчас Скит, его настроения могли мгновенно меняться от расслабленной удовлетворенности к крайнему неудовольствию. Он отдернул руку от плеча Дасти, обхватил себя за плечи и принялся медленно раскачиваться взад-вперед на узком насесте, образованном всего-навсего одним коньковым рядом черепицы. Его голос был исполнен муки, как если бы Дасти не просто сознался в боязни высоты, а объявил бы, что его тело изъедено смертельным раком: «Не ты, не ты, не ты, не ты…»
В таком состоянии Скит мог бы с пользой проглотить несколько ложек приязненного отношения. Но если бы он решил, что с ним нянчатся, то мог стать угрюмым, неприступным, даже враждебным. В обычных условиях это просто раздражало, но на высоте в сорок футов над мощенной камнем площадкой могло оказаться очень опасным. Вообще-то он лучше реагировал на сдержанную приязнь, юмор и холодную правду.
Дасти решил прервать это бесконечное «не ты», которое уже начало превращаться в песню.
— Ты такой кретин, — сказал он.
— Это ты кретин.
— Ничего подобного. Кретин — ты.
— Это ты самый настоящий, натуральнейший кретин, — убежденно заявил Скит.
Дасти помотал головой.
— Нет, я — психологический прогерик.
— Кто-кто?
— Слово «психологический» означает нечто, связанное с сознанием или влияющее на него. А прогерик — это кто-то, страдающий прогерией, врожденной ненормальностью, выражающейся в том, что человек преждевременно и быстро стареет. Прогерики уже в детстве кажутся стариками.
Скит понимающе качнул головой:
— Эй, да ведь я же видел историю об этом в «Шестидесяти минутах».
— Так вот, психологический прогерик — это тот, кто даже еще ребенком мысленно стар. Психологический прогерик. Мой папаша частенько называл меня так. Иногда он сокращал это прозвище — ПП. Он говорил: «Мой маленький пи-пи». «Как сегодня поживает мой маленький пи-пи?» Или же: «Маленький пи-пи, раз ты не хочешь смотреть, как я выпью еще немного виски, то почему бы тебе не выволочь свою задницу в сад и не поиграть там немного со спичками?»
Гнев и мучительное состояние оставили Скита так же внезапно, как и овладели им. Теперь в его голосе ясно слышалось сочувствие.
— Ничего себе. Это не слишком-то похоже на ласковое обращение, правда?
— Нет. Но и на обращение к кретину тоже.
— А кем был твой отец? — хмуро спросил Скит.
— Доктор Тревор Пенн Родс, профессор литературы, специалист в области деконструктивизма.
— Ах, да. Доктор Декон.
Уставившись на темневшие вдали горы Санта-Ана, Дасти процитировал доктора Декона: «Язык не в состоянии описать действительность. Литература не имеет никакого однозначного смысла, никакого реального значения. Интерпретация произведения, сделанная каждым из читателей, равносильна и куда важнее, чем намерения автора. На самом деле, ничего в жизни не имеет значения. Действительность субъективна. Ценности и правда субъективны. Сама жизнь — это иллюзорное пространство. Бла-бла-бла, давайте-ка еще выпьем».
Отдаленные горы совершенно точно выглядели реальными. Крыша под его ягодицами также ощущалась настоящей, а если бы он упал головой вперед на дорогу, то или умер бы, или же оказался покалеченным настолько, что жизнь стала бы в тягость. Это ни в чем не убедило бы несговорчивого доктора Декона, но для самого Дасти было бы вполне очевидно.
— Это из-за него ты боишься высоты? — спросил Скит. — Из-за каких-то его поступков?
— Чьих? Доктора Декона? Нет. Высота просто нервирует меня, только и всего.
Скит, производивший трогательное впечатление в своем беспокойстве, сказал:
— Ты мог бы выяснить причину. Поговорить с психиатром.
— Думаю, что мне будет лучше пойти домой и поговорить с моей собакой.
— Я много лечился…
— И это оказало на тебя чудесное воздействие, не так ли?
Скит так расхохотался, что из носу у него вытекла длинная струя.
— Извини.
Дасти вытащил из кармана пачку салфеток «Клинекс» и предложил ему одну. Скит утер нос и сказал:
— Ну, а что касается меня… у меня совсем другая история. Я всего боялся, с тех времен, которые даже и вспомнить не могу.
— Я знаю.
— Боялся, просыпаясь, боялся, когда ложился спать, и все время от постели до постели. Но теперь я не боюсь. — Он закончил возиться с «Клинексом» и протянул пачку Дасти.