— Оставь себе, — сказал тот.
— Благодарю. Эй, но ты знаешь, почему я больше не боюсь?
— Потому что набрался по самое некуда?
Скит расхохотался так, что все его тело затряслось, и, отсмеявшись, кивнул.
— Еще и потому, что я видел Другую Сторону.
— Другую сторону чего?
— Заглавного Д, заглавного С. Меня навестил ангел смерти и показал мне, что нас ожидает.
— Ты же атеист, — напомнил ему Дасти.
— Уже нет. Я прошел через все это. Братец, что может сделать тебя счастливым, а?
— Как это у тебя легко. Проглотил пилюлю и нашел бога.
Скит усмехнулся, при этом на его изможденном лице с пугающей отчетливостью обрисовались кости, словно под кожей совсем не осталось мяса.
— Покой, так ведь. Так вот, ангел проинструктировал меня: «Прыгай» — и поэтому я прыгну.
Внезапно налетел порыв ветра. Он был холоднее, чем прежде, и хлестнул по крыше, принеся с собой соленый аромат отдаленного моря, а следом за этим порывом, как дурное знамение, подступил гнилой запах разлагающихся морских водорослей.
Продолжать переговоры на этой крутой крыше под усиливающимся ветром означало бросить вызов природе. Дасти вовсе не хотел этого делать и поэтому молился про себя, чтобы ветер поскорее стих.
Предположив, что тяга Скита к самоубийству основывалась, как тот настаивал, на его вновь обретенном бесстрашии, и в надежде на то, что хорошая доза испуга сможет заставить мальчишку пожелать вновь уцепиться за жизнь, Дасти решил рискнуть:
— Мы находимся всего лишь в сорока футах над землей, а от края крыши до тротуара не больше тридцати-тридцати двух футов. Прыгнуть отсюда было бы как раз классическим поступком кретина. Посуди сам, то, что ты собираешься сделать, скорее всего, не закончится смертью. Ты не погибнешь, но окажешься парализован и проживешь ближайшие сорок лет беспомощным, привязанным множеством трубок к различным механизмам.
— Нет, я умру, — с почти веселой дерзостью огрызнулся Скит.
— Разве можно быть в этом уверенным?
— Не спорь со мной, Дасти.
— Я не спорю.
— Раз ты говоришь, что не споришь, значит, споришь.
— Значит, я спорил.
— Вот видишь!
Дасти глубоко вздохнул, чтобы немного успокоить нервы.
— Это настолько неопределенно. Давай спустимся отсюда. Я отвезу тебя на Фэшион-Айленд, в отель «Фор Сизонз». Мы сможем там подняться на крышу, на четырнадцатый, пятнадцатый этаж, сколько их там есть, и ты сможешь спрыгнуть оттуда, чтобы быть уверенным, что все пройдет так, как надо.
— Ты этого не сделаешь.
— Будь уверен. Раз уж ты решил это сделать, то сделай так, как надо, чтобы не напортачить еще и здесь.
— Дасти, я хоть и под кайфом, но не дурак.
Мазервелл и охранник вышли из дома с огромным матрасом. С этим страшно неудобным предметом они казались похожими на Лаурела и Харди в какой-то из комедий, и это было забавно, но смех Скита прозвучал для Дасти совершенно безрадостно.
Там, внизу, эти двое сгрузили свою ношу прямо поверх пары меньших матрасов, которые уже были уложены на брезент.
Мазервелл посмотрел на Дасти и воздел к небу руки, словно хотел спросить: «Чего же ты ждешь?»
Одна из круживших в небе ворон вообразила себя военным самолетом и произвела бомбежку с точностью, которая должна была вызвать жгучую зависть у представителя любых военно-воздушных сил, оснащенных по самому последнему слову техники. Грязно-белая капля разбрызгалась на левом башмаке Скита.
Скит поглядел на несдержанную ворону и перевел взгляд на свою оскверненную тапку. Его настроение менялось так быстро и резко, что казалось, у него не могла не закружиться голова. Его жуткая улыбка исчезла, будто склон, разрушенный оползнем, и лицо перекосилось в отчаянии.
— Вот она, моя жизнь, — громко произнес он несчастным голосом и, наклонившись, ткнул пальцем в массу на носке тапки, — моя жизнь.
— Не смеши людей, — прервал его Дасти. — Ты не настолько образован, чтобы мыслить метафорами. — Но на сей раз он не смог заставить Скита рассмеяться.
— Я так устал, — заявил Скит (он почти пропел эти слова на мотив «Битлз»), растирая птичье дерьмо большим и указательным пальцами. — Пора в постель.
Говоря про постель, он не имел в виду кровать. Его слова не означали также, что он собирается подремать на груде матрасов. Он хотел сказать, что намеревается устроиться на долгий сон, который он будет делить с червями под одеялом из грязи.
Скит поднялся на ноги. Хотя он казался не прочнее струйки дыма, но тем не менее стоял во весь рост и выглядел ничуть не встревоженным. Казалось, что негромко завывавший ветер ничуть не беспокоил его.
Когда же Дасти осторожно поднялся на полусогнутых ногах, береговой ветер хлестнул его с силой бури, заставив покачнуться всем корпусом. Ему пришлось несколько мгновений бороться за равновесие, прежде чем он, присев как можно ниже, наконец занял устойчивое положение.
Может быть, этот ветер представлял собой идеал деконструктивиста, и его воздействие на различных людей находилось в прямой зависимости от интерпретации каждого — простой бриз для меня, тайфун для тебя, — а может быть, Дасти из-за боязни высоты преувеличенно воспринимал силу каждого порыва. Но так как он давно отказался от странной философии своего старика, то полагал, что если Скит может стоять вертикально, не рискуя при этом улететь по какой-нибудь невероятной траектории, как летающая тарелка «фрисби», то и он вполне может устоять.
— Это все только к лучшему, Дасти, — сказал, повысив голос, Скит.
— Откуда ты можешь знать, что будет к лучшему?
— Не пытайся остановить меня.
— Ну, посмотрим… Я должен попробовать.
— Меня не уговоришь.
— Я, кажется, это понял.
Они глядели друг на друга, как два атлета, собирающиеся принять участие в странном новом спортивном состязании на наклонном корте. Скит стоял выпрямившись и напоминал баскетболиста, открывшегося в ожидании паса. Пригнувшийся Дасти был похож на борца сумо легчайшего веса, высматривающего возможность для атаки.
— Я не хочу причинять тебе вреда, — сказал Скит.
— Я тоже не хочу, чтобы ты причинил мне вред.
Если Скит действительно настроился на то, чтобы спрыгнуть с крыши дома Соренсонов, то ему невозможно было бы помешать сделать это. Крутой уклон крыши, выпуклая гладкая черепица, ветер, закон всемирного тяготения — все было на его стороне. Единственное, на что Дасти мог надеяться, так это убедиться в том, что этот несчастный балбес упадет с крыши именно там, где надо, и попадет на матрасы.
— Ты мой друг, Дасти. Мой единственный настоящий друг.