Ариман изучал эти глаза всю свою жизнь. И тогда, когда они находились на своем определенном природой месте в черепе отца, и после того, как они были извлечены из него. В них содержались тайны, которые он стремился разгадать, но, как всегда, прочесть их было невозможно.
После трех снотворных таблеток Марти, казалось, не могла впасть в паническое состояние, поэтому Дасти развязал галстуки на ее руках и ногах, и она поднялась с кровати.
Тем не менее ее руки почти непрерывно дрожали, и, когда Дасти подошел к ней слишком близко, она вновь встревожилась. Она все еще считала, что может внезапно вырвать у мужа глаза из глазниц, откусить нос, оторвать губы и таким образом обеспечить себе совершенно нетрадиционный завтрак.
Когда она раздевалась, чтобы принять душ, то у нее был очень милый, сонный и обиженный вид. Дасти, взиравший на жену с того установленного ею расстояния, которое казалось ей безопасным, счел ее чрезвычайно привлекательной.
— Чрезвычайно сильная затаенная эротика. Когда ты так выглядишь, то любой парень с радостью согласится пробежаться босиком по утыканному гвоздями футбольному полю.
— Я не чувствую в себе ни капли эротики, — хрипло ответила Марти. Обиженное выражение появилось на ее лице совершенно невольно, но производило мощный эффект. — Я ощущаю себя птичьим дерьмом.
— Любопытно.
— Только не для меня.
— Что?
Сбрасывая нижнее белье, она пояснила:
— Я не желаю ходить, как кошка, сама по себе.
— Нет, я не о том, — сказал Дасти. — Я имею в виду твой выбор слов. Ты сказала, что ощущаешь себя птичьим дерьмом, но почему именно птичьим?
— Я так сказала? — зевнула она.
— Да.
— Не знаю. Возможно, потому, что у меня такое ощущение, будто меня уронили откуда-то с большой высоты и я забрызгала все вокруг.
Она не хотела оставаться в одиночестве, когда мылась.
Дасти смотрел в открытую дверь, как Марти расстилала на полу коврик, открывала дверцу душевой кабины и регулировала воду. Когда она вошла в кабину, он перешел в ванную и уселся на опущенной крышке унитаза.
Когда Марти стала намыливаться, Дасти сказал:
— Мы женаты уже три года, но сейчас у меня такое ощущение, будто я подсматриваю за тобой в щелку.
Кусок мыла, пластиковая бутылка шампуня и тюбик ополаскивателя для волос явно содержали в себе очень незначительный смертоносный потенциал, и поэтому Марти смогла закончить купание без нового приступа ужаса.
Дасти вынул из ящика фен для волос, вставил вилку в розетку и вновь отступил к двери. Но Марти уже решила, что не будет пользоваться феном.
— Я вытру волосы полотенцем, а дальше пускай они сохнут сами по себе.
— Тогда они будут виться, тебя будет раздражать твой вид, и ты весь день будешь скулить.
— Я не скулю.
— Ну конечно же, ты не скулишь.
— Черт возьми, я не делаю этого.
— Жалуешься? — предложил он.
— Ладно. С этим я соглашусь.
— Ты будешь весь день жаловаться. Почему ты не хочешь взять фен? Он совершенно неопасен.
— Не знаю. Он похож на пистолет.
— Но это не пистолет.
— Не стану клясться в том, что все это имеет рациональное объяснение.
— Обещаю тебе, что если ты включишь его на полную мощность и попытаешься засушить меня до смерти, то я не стану спокойно стоять и ждать, пока из этого что-нибудь получится.
— Ублюдок.
— Ты знала это, когда выходила за меня замуж.
— Прости.
— За что?
— За то, что я обозвала тебя ублюдком.
Он пожал плечами.
— Да называй меня как угодно, пока не убила.
Глаза Марти гневно вспыхнули голубым огнем, ярче вспышки газа.
— Это не смешно.
— Я отказываюсь бояться тебя.
— Ты должен, — печально сказала она.
— Ни за что.
— Ты глупый, глупый… человек.
— Человек. О! Невыносимое оскорбление. Послушай, если ты когда-нибудь еще назовешь меня человеком… не знаю, это звучит так, будто между нами все кончено.
Она уперлась в мужа яростным взглядом, потом потянулась за феном, но тут же отдернула руку. Попробовала еще раз, опять отскочила и задрожала не столько от страха, сколько от расстройства и сдерживаемой боли.
Дасти боялся, что она может заплакать. Вчера вечером он совершенно не мог выносить вида Марти, заливавшейся слезами.
— Давай, я помогу тебе, — предложил он, шагнув поближе. Она отшатнулась:
— Держись подальше.
Он подхватил полотенце с вешалки и протянул жене.
— Ты согласна, что это не сможет облюбовать ни один, даже самый невероятный маньяк-убийца?
Она и впрямь внимательно осмотрела все полотенце, словно пыталась осторожно вычислить, какие в нем скрыты затаенные угрозы.
— Держи его обеими руками, — посоветовал он. — Натяни его посильнее и держи натянутым, сосредоточься и не выпускай его из рук. Пока твои руки заняты полотенцем, ты не сможешь причинить мне никакого вреда.
Марти, скептически ухмыльнувшись, приняла полотенце.
— Нет, подумай сама, — продолжал Дасти, — ну что ты сможешь им сделать, кроме как шлепнуть меня по спине?
— Это принесет мне некоторое удовлетворение.
— Но при этом будет самое меньшее пятьдесят процентов вероятности того, что я выживу. — Марти, похоже, в чем-то сомневалась, и он добавил: — Кроме того, у меня есть фен. Только попробуй что-нибудь, и я тебе так надаю — всю жизнь не забудешь.
— Я чувствую себя такой дурой.
— Ты не дура.
Валет просунул голову в дверь и фыркнул.
— Голосование — два против одного, что ты не дура.
— Давай-ка закончим с умыванием, — мрачно прервала его Марти.
— Стань к раковине, повернувшись ко мне спиной, если считаешь, что так я буду в большей безопасности.
Марти послушно отвернулась к раковине, но закрыла при этом глаза, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Хотя в ванной было достаточно тепло, вся ее спина была покрыта гусиной кожей.
Взяв расческу, Дасти принялся расчесывать ее густые, черные, великолепные волосы под сильной струей горячего воздуха из фена, укладывая их на манер того, как это обычно делала Марти.
Все то время, пока они жили вместе, Дасти с наслаждением наблюдал за тем, как его жена ухаживает за собой. Она могла мыть волосы, красить ногти, накладывать косметику или втирать в кожу лосьон для загара, и всегда она подходила к любому из этих занятий с неуловимой, почти ленивой тщательностью, напоминавшей кошачьи повадки и исполненной очаровательной грации. Львица, уверенная в своей красоте, но не пренебрегающая заботой о ней.