* * *
Мучаясь от голода, обливаясь потом, со свинцовыми пулями в теле, он с трудом поднимается вверх. За это время его раны уже понемногу заживляются, но все не так просто. При этом сжигаются жиры, и даже ткань мускулов, его кости – все идет в жертву ускоренному процессу залечивания пулевых ранений. Он скрипит зубами от необходимости жевать, жевать и глотать, от желания есть, даже несмотря на то, что рядом нет пищи, чтобы удовлетворить жуткий приступ голода, который мучает его.
* * *
На верху башни одна часть пространства имела сплошную стену, обеспечивая тем самым место для лестницы. Обычная дверь из этого прихода пропускала в другую часть площадки, которая была открыта с трех сторон. Шарлотта и Эмили без труда открыли дверь и торопливо покинули лестницу.
Марти шел следом. Он был совсем слаб, лучше было бы сказать, почти без сознания. Он ухватился за косяк двери, затем за цементную стену, доходившую ему до пояса, потом за перила, которые шли по другим трем сторонам открытой площадки колокольни.
При таком сильном ветре температура воздуха была, должно быть, пять – десять градусов ниже нуля. Он зажмурился, когда резкий порыв ветра ударил ему в лицо, и побоялся даже подумать о том, насколько холоднее им будет здесь через десять минут или через час.
Хотя у Пейдж оставалось еще достаточно патронов, чтобы не подпускать Другого слишком близко, они не вынесут здесь долго.
Если прогноз погоды был правильным и пурга продлится всю ночь, они не смогут привлечь к себе внимание до самого утра, даже стреляя в воздух из "моссберга".
Завывания ветра заглушат выстрелы прежде, чем их звук услышат за территорией церкви.
Открытая площадка была диаметром в двенадцать футов, с кафельным полом и дождевыми стоками. Две угловые стойки, высотой около шести футов, стояли на ограде и вместе с основной стеной на восточной стороне поддерживали шпиль на крыше звонницы.
В звоннице не было ни одного колокола. Когда Марти пролез в глубь конического пространства, он увидел какие-то черные предметы, которые, вероятно, были громкоговорителями, через которые когда-то передавался записанный на магнитофон звон колоколов.
Хотя день уступал место ночи, вокруг становилось все белее, снег попадал в звонницу из-за северозападного ветра. У южной стены уже образовался небольшой сугроб.
Девочки сразу прошли к западной стороне, подальше от двери, но Марти был слишком слаб, чтобы пересечь даже это небольшое расстояние без посторонней помощи. Ему пришлось обойти площадку, чтобы присоединиться к ним, опираясь о невысокий парапет, а плитки пола показались ему очень скользкими, хотя они и были ребристыми специально для того, чтобы на них не скользить в мокрую погоду.
Он сделал ошибку, заглянув через край парапета на светящийся в темноте снежный покров на земле. Колокольня была высотой в шесть – семь этажей. От такой высоты у него закружилась голова, причем так сильно, что он едва не потерял сознание, прежде чем успел отвести глаза от глубокого колодца.
Когда Марти подошел к дочерям, его тошнило еще сильнее и он весь дрожал, так что любая попытка заговорить закончилась бы отрывистыми звуками, лишь отдаленно напоминавшими слова. Несмотря на то, что ему было холодно, по спине бежали струйки пота. Ветер продолжал набирать силу, снег вихрем кружился вокруг, стало совсем темно и казалось, что и колокольня вертится, как карусель.
От раны в плече у него теперь болела вся верхняя часть тела, и сама рана стала лишь центром общей боли, которая пульсировала в нем. Сердце учащенно билось в груди. Он чувствовал свою беспомощность, бесполезность и проклинал себя за то, что оказался таким именно в тот момент, когда его семья нуждалась в нем больше всего.
Пейдж не присоединилась к ним наверху. Она осталась стоять в дальней стороне открытой двери, на закрытой площадке, вглядываясь в низ винтовой лестницы.
Пламя выскочило из дула пистолета, отчего вокруг запрыгали тени. Звук выстрела – и его эхо – разнеслись по всей колокольне, а с лестницы донесся крик боли и ярости, который явно не принадлежал человеку. За криком последовал второй выстрел и еще более резкий и странный вопль.
У Марти появилась надежда, которая тут же угасла, когда за яростным криком Другого раздался крик Пейдж. – Вдоль стены, шаг за шагом, по кругу, сгорая от голода и внутреннего огня, медленно двигался Другой.
* * *
Внутренняя печь раскалена добела. Его невыносимо мучает голод. Он чутко вслушивается, поднимается все выше, выше, выше, продвигаясь в темноте, сгорая внутри, кипя, доведенный до отчаяния и гонимый своей потребностью. А потом на площадке сверху появляется неясный силуэт двойника Пейдж, силуэт, прячущийся в темноте, но узнаваемый, отвратительный и омерзительный, инородное семя. Он закрывает лицо руками, защищая глаза, принимая первый выстрел, который разрывается в нем острой болью, входит глубоко, почти сбивая его с ног. Он чуть не покатился вниз по лестнице, руки на мгновение парализовало, пошла кровь, рана зияет, потребность в еде нарастает. Внутренняя боль сильнее внешней. -
Двигайся, двигайся, вызывай на бой, нападай, хватай, побеждай.
Алфи заставляет себя идти вперед, вверх, непроизвольно вскрикивая от боли. Второй выстрел бьет по груди, как кузнечный молот, сердце останавливается, останавливается; темнота в глазах, сердце едва бьется, левое легкое лопается, как шарик, трудно дышать, во рту кровь. Он весь изранен и истекает кровью. Но тело его живо, кровь постепенно останавливается. Он делает вдох, еще раз и снова наверх, наверх, на эту женщину. Никогда раньше он не испытывал такого мучения, сплошная боль, сплошной огонь внутри, жидкая лава в венах, кошмар всепоглощающего голода. Он бросается на нее, толкает назад, вцепляется в ее оружие, выхватывает его у нее, отбрасывает назад, тянется к ее горлу, к ее лицу, сжимает, кусает ее. Она отталкивает его, но ему нужно ее лицо, лицо гладкое и бледное, лицо, чужеродное мясо, пища, которая удовлетворит потребность, потребность, жуткую, сжигающую потребность.
* * *
Другой вырвал пистолет из рук Пейдж, отбросил его в сторону, схватил ее и повалил на спину.
Казалось, что местность вокруг звонницы была больше освещена фосфоресцировавшим снегом, чем светом быстро угасавшего дня. Марти увидел, что Другой страшно обезображен полученными ранениями и сильно изменился – он продолжал и сейчас меняться, хотя серые сумерки и скрывали основные детали метаморфозы.
Пейдж упала на пол колокольни. Другой вцепился в нее, как хищник в свою добычу, разрывая на ней лыжную куртку и издавая хриплые возгласы возбуждения, скрипя зубами со свирепостью дикого зверя, спустившегося с горных лесов.
Сейчас это был уже не человек. С ним происходило что-то ужасное, если не сказать нечто непостижимое.
Движимый отчаянием, Марти собрал последние остатки сил. Он преодолел головокружение, граничившее с полной потерей ориентации, и нанес удар ненавистному врагу, который хотел их смерти. Он попал ему прямо в голову. Хотя на ногах у него были кроссовки, удар оказался сильным, при этом весь лед, образовавшийся на обуви, разлетелся по сторонам.