Мы видели, как такое случалось в последовавшие за убийством семьи Дюран двадцать восемь лет, но в тот вечер – это впервые, это феномен.
Все жертвы настолько не верили в существование реального Зла, что, столкнувшись лицом к лицу с его представителем, оказались не способны признать свою ошибку?
Или они смогли узнать Зло, но не смогли поверить, что сила, противостоящая Злу, всегда наготове, чтобы помочь им вступить в борьбу и выжить?
Возможно, взращенный нарциссизм нашей эпохи лишает некоторых способности представить себе свою смерть, даже когда пуля уже вылетает из ствола.
Второй момент связан со мной: я выживаю. Как я выживаю, объяснить легко. Почему – выходит за пределы моего понимания.
После того, как я становлюсь свидетелем еще трех убийств, страх полностью покидает меня. Я знаю, что должен делать.
Я не убегаю. Не прячусь. Такие мысли не приходят в голову.
Сначала я иду к моей кузине Дейвене и расправляю ее юбку. Потом скатываю со скамеечки и укладываю на спину. Убираю волосы с ее прекрасного лица.
– Прощай, – говорю я.
Лицо моего отца разбито и завалено внутрь. На спинке стула висит шаль тети Элен. Я закрываю ею лицо отца.
– Прощай.
Трей идет по комнате, один за другим убивает людей, я иду следом, отставая на несколько смертей, делаю все, что могу, чтобы вернуть убитым толику достоинства.
Психолог может сказать, что это действия мальчика, который не отдает себе отчета в том, что делает, но это неправильно. Воздавая должное мертвым, я полностью осознаю, что делаю и где нахожусь, и знаю, что остановить убийства не в моих силах, и в этой комнате, и в соседней.
Теперь меня покидает не только страх, но и ужас, и для того, чтобы довести дело, за которое взялся, до конца, я больше не испытываю отвращения. Это члены моей семьи, и ничто в их смерти не должно вызывать у меня брезгливости, как не вызывало при жизни.
Каждому я говорю: «Прощай».
Я продолжаю свой скорбный труд, и хотя понимаю, что, наверное, наступит момент, когда я дам волю чувствам, пока я не плачу.
Кузина Карина, через неделю ей исполнилось бы двадцать лет, сидит на стуле с прямой спинкой, голова откинута к стене. Перед тем, как ее застрелили, она потеряла контроль над мочевым пузырем. Юбка намокла, чулки тоже.
Направляясь к дивану, чтобы взять лежащий на нем кашемировый шарф и укрыть колени и ноги Карины, я отступаю на шаг, пропуская одного из дружков Трея.
Бледного, усатого, с отвратительными лихорадками на губах. Он собирает женские сумочки.
И пока я прикрываю Карину шарфом («Прощай») и обхожу других жертв, чтобы понять, что я могу для них сделать, бледный мужчина с лихорадками роется в сумочках в поисках денег и забирает бумажники у мужчин.
Он не говорит со мной, я не говорю с ним.
Трей входит и обращается к своему дружку:
– Пойду посмотрю, что у них может быть наверху.
– Только быстрее, пора сваливать, – отвечает дружок. – Где Клеппер?
– В столовой, занимается тем же, что и ты.
Закончив с двадцатью мертвецами в гостиной, я иду в столовую, чтобы завершить свою миссию.
Второй дружок Трея, Клеппер, крупный бородатый мужчина. Он собрал на обеденном столе сумочки и кошельки восемнадцати человек, ставших жертвами Трея в этой комнате. Он вытаскивает деньги и то ли бормочет, то ли поет «Еще один жрет пыль», песню «Куинс», которая была хитом за пару лет до этой бойни.
Мой брат Фелим, которому двенадцать, сидит на полу в углу, прижавшись плечами к стенам. Ноги вытянуты перед ним, руки висят по бокам. Если не считать дыры в горле, он выглядит таким умиротворенным. Я не вижу, что можно для него сделать.
– Прощай, – я не шепчу, говорю в полный голос.
Вероятно, людям в столовой приказали завести руки назад и просунуть в зазоры между стойками в спинке стульев. Они не просто сидят, свешиваются со стульев. При этом зажатые между стойками руки не позволяют людям упасть на пол.
Жену моего кузена Киппа, Николу, унизили перед тем, как застрелить. Свитер задран на голову, бюстгальтер сорван.
Я такой стеснительный. Стараясь не касаться грудей, я стаскиваю свитер с ее головы, осторожно стягиваю вниз, закрывая выставленное напоказ.
Пока я борюсь со свитером, Клеппер заканчивает обыск бумажников и сумочек. Зажав деньги в кулаках, уходит в гостиную.
Он и мужчина с лихорадками на губах говорят, но меня их разговор не интересует.
На последнем стуле я нахожу свою мать.
Очень хочу что-то для нее сделать.
И через мгновение вижу, что могу. Она так гордится своими черными, блестящими волосами, но сейчас они спутаны и в беспорядке, словно кто-то схватил ее за волосы и силой заставил усесться на стул.
Среди сумочек на столе я нахожу принадлежавшую ей. Достаю расческу, возвращаюсь к матери.
Голова наклонена, подбородок упирается в грудь. Пока я раздумываю над тем, как поднять голову, чтобы расчесывать волосы стало легче, со второго этажа возвращается Трей.
Автомат, который более не кажется магическим, при нем, и я жду, чтобы посмотреть, что он будет делать.
Он пересекает комнату, направляясь ко мне, я знаю, что мне надо бы бояться, но страха нет.
Он проходит мимо меня к Николе, поднимает с пола бюстгальтер, теребит его в другой руке. Нахмурившись, смотрит на ее прикрытые груди.
Наконец отбрасывает бюстгальтер, зовет: «Клеппер», – и уходит в гостиную.
Я жду рядом с матерью, с расческой в руке.
Все трое возвращаются, чтобы посмотреть на Николу, на ее свитер, прикрывающий груди.
Подняв свой автомат, осторожно, но и достаточно быстро, Клеппер толкает вращающуюся дверь и проходит на кухню.
Мужчина с лихорадками исчезает в коридоре, Трей возвращается в гостиную.
Я жду рядом с матерью, расческа в руке.
Над головой слышатся торопливые шаги. В подвале с треском открывается дверь. Минуту или две весь дом заполнен шумом.
Трое мужчин встречаются в коридоре. Я не слышу, о чем они говорят, или заставляю себя не слышать, но, судя по тональности голосов, Трей разозлен, а остальные встревожены.
Голоса и шаги стихают. Открывается дверь, с грохотом захлопывается, я уверен, что это та самая дверь, которую я открывал Трею, между двумя узкими высокими окнами с прозрачными панелями и матовыми лунами и облаками. Через одну такую панель, из прозрачного стекла, Трей мне подмигнул.
В доме царит тишина.
Снаружи доносится гул автомобильного двигателя. Стихает и он, по мере того, как автомобиль отъезжает от дома.