Я всовываю пальцы под подбородок матери, поднимаю голову. Расчесываю ее прекрасные волосы.
Когда волосы приведены в порядок, я целую мать в щеку. Каждый вечер она подтыкает одеяло и целует меня в щеку. Каждый вечер до этого.
– Прощай.
Я опускаю ее голову. Она выглядит так, будто заснула сидя. Ушла в другое место, но по-прежнему любит меня, и, хотя я остаюсь здесь, я по-прежнему люблю ее.
Положив расческу в сумочку, я не могу представить себе, чем теперь заняться. Я сделал все, чтобы мертвые выглядели пристойно, и больше им не нужен.
Внезапно ощущаю страшную усталость. Поднимаясь на второй этаж в поисках кровати, едва не засыпаю на лестничной площадке.
Однако преодолеваю лестницу и выбираю кровать в спальне Коллин. На нее и забираюсь, не вспомнив о том, что нужно снять обувь. Моя голова касается подушки. Я слишком устал, чтобы волноваться из-за того, что меня могут отругать.
Я просыпаюсь ночью и вижу матовую луну в окне. Но она далеко за окном и настоящая.
Воспользовавшись ванной по другую сторону коридора, я возвращаюсь в спальню Коллин и стою, глядя на телефонный аппарат. Чувствую, что должен кому-то позвонить, но не знаю, кому именно.
Несколькими месяцами раньше мама помогла мне заучить наш домашний номер, все семь цифр, на случай, если я потеряюсь.
Я нахожусь в новом доме дяди Юэна, то есть не потерялся. И однако, у меня складывается впечатление, что мне тут не место, и вообще чувствую себя таким одиноким.
Решив позвонить домой, снимаю трубку. Гудка нет.
Я не боюсь. Спокойствие не покидает меня. Я иду в спальню дяди Юэна и тети Норы. Снимаю трубку с их телефонного аппарата, но гудка нет и там.
Когда начинаю спускаться по лестнице, меня охватывает ожидание какого-то большого открытия, хорошего или плохого, не знаю, но чего-то огромного. Я даже останавливаюсь на лестничной площадке, но потом продолжаю спускаться.
Дом тихий, как беззвучный сон. Никогда еще, бодрствуя, я не сталкивался с такой тишиной.
Телефонный аппарат в гостиной молчит, как и все остальные.
Стоя перед старинными часами, я прихожу к выводу, что обезьяна – не время, как говорил дядя Юэн. Вместо этого обезьяна крадет время.
Ранее мордочка зверька была озорной, ее выражение – игривым. Теперь это обезьяна из других джунглей. Она злобно ухмыляется, а в глазах я вижу угрозу, но не знаю слов, чтобы ее выразить.
Пятясь от часов, мне кажется, что я слышу доносящийся из столовой женский смех. Действительно, это заразительный смех моей матери, но на этот раз он не вызывает у меня даже улыбки.
В столовой я больше не слышу смех, и телефонного аппарата там нет.
Бронзовые грифоны по-прежнему пытаются взлететь, но поленья, которые лежали на их спинах, теперь превратились в золу и уголь.
Вновь меня окружает тишина, я не слышу ни скрипа петель открываемой двери, ни даже моих шагов, когда прохожу на кухню.
Телефонный аппарат на стене у холодильника такой же бесполезный, как и остальные.
Через окно кухни я вижу лунную ночь. Во дворе никого нет.
Все ушли.
Я брожу по дому, по первому этажу, по второму, снова по первому, чувствуя себя потерявшимся и одиноким. Дважды мне кажется, что я слышу шаги, останавливаюсь и прислушиваюсь. Но нет, ничего не слышу.
Наконец, в третий или четвертый раз захожу в кабинет дяди Юэна. Ранее телефонного аппарата здесь я не замечал.
Приложив трубку к уху, я удивляюсь, услышав гудок.
Как я потом узнал, телефонный провод у дома перерезали. Но в интересах безопасности бизнеса, поскольку некоторые финансовые переговоры приходилось вести по телефону, дядя Юэн провел в кабинет вторую телефонную линию, о которой никто не знал.
Первым делом я набираю семь цифр нашего домашнего номера, который помню наизусть. Гудки, гудки, потом включается автоответчик. Я слышу записанный голос мамы.
Я не могу представить себе, какое сообщение оставить после звукового сигнала. Но перед тем, как положить трубку, говорю: «Прощайте».
Подумав еще немного, я набираю 911.
Когда мне отвечает дежурная в управлении шерифа, я говорю: «Они все ушли, и я здесь один».
Отвечая на ее вопросы, я называю свое имя, говорю, что мне шесть лет, что я в доме Юэна Дюрана и что я здесь один с восьми часов вчерашнего вечера.
Часы на столе дяди Юэна показывают 4:32.
Еще на столе рамки с фотографиями тети Норы и кузины Коллин.
– Я немного поспал, – рассказываю я дежурной, – два или три часа, но с полуночи брожу по дому и никого не могу найти. Я не снял обувь, когда улегся на кровать Коллин, так что меня, наверное, накажут.
Она спрашивает меня, знаю ли я, куда все ушли, я отвечаю, что нет, и она обещает прислать помощника шерифа, чтобы помочь мне. Я ее благодарю, а она говорит, что бояться мне не надо. Я отвечаю, что не боюсь, просто я один.
Выйдя из дома через парадную дверь, я удивляюсь, увидев, что вся подъездная дорожка заставлена автомобилями. Более того, еще с десяток стоят в затылок друг другу на обочине шоссе.
Ночь теплая, небо звездное, пахнет скошенной травой.
Я наблюдаю, как мотыльки кружатся в мягком свете фонаря над дверью. Одна из двух лампочек перегорела. И вне дома не слышно ни звука.
Я сажусь на верхнюю ступеньку крыльца и жду.
Сначала слышу приближающийся шум автомобильного двигателя, потом вижу патрульную машину управления шерифа. Она едет без сирены, без мигалок. Сбрасывает скорость, поворачивает на подъездную дорожку, останавливается параллельно с первым из стоящих на ней автомобилей.
Помощник шерифа, который выходит из патрульной машины, напоминает мне высокого копа-мотоциклиста из телевизионного сериала «КДП» [24] , и я знаю, что он мне поможет, едва увидев его.
Я поднимаюсь ему навстречу, и он говорит: «Ты, должно быть, Кабби», – и я отвечаю: «Да, сэр», – и он говорит: «Так ты здесь один», – и я отвечаю: «Да, сэр», – и он спрашивает, кому принадлежат все эти автомобили, и я отвечаю: «Моим дядьям, тетям, кузенам и кузинам, а вот тот – моего папы». Он смотрит на освещенные окна и спрашивает, где мои родители. И я отвечаю: «Они ушли, сэр». Он спрашивает, знаю ли я, куда они ушли, и я отвечаю: «Нет, сэр».
Он идет следом за мной к парадной двери, где нажимает на кнопку звонка, а когда ему не отвечают, спрашивает: «Есть кто дома?»
Я догадываюсь, что полицейские должны все делать, как это у них заведено, по своим правилам, поэтому не напоминаю ему, что я тут один.