За два года, прошедших после того, как в чизбургере обнаружился четвертак, Младший пытался найти философское обоснование случившемуся, не противоречащее истинам, которые он почерпнул из книг Цезаря Зедда, и не требующее наличия высшего существа. И теперь он его получил. Совершенно неожиданно. В завершенном виде. С мартышками и бочками он, конечно, чего-то и недопонял, зато остальное уяснил полностью, и спокойствие разлилось по его мятущейся душе.
Младший с удовольствием продолжил бы разговор о призраках, но и другим участникам вечеринки хотелось пообщаться с великим человеком. Расставаясь, Младший решил позабавить художника, вытащил из кармана буклет выставки «Этот знаменательный день» и игриво спросил, что тот думает о картинах Целестины Уайт.
Про Склента говорили, что он никогда не смеется, какой бы хорошей ни была шутка. Вот и тут он нахмурился, вернул буклет Младшему и рыкнул: «Застрели суку!»
Полагая, что слова Склента — забавная гипербола, Младший рассмеялся, но практически бесцветные глаза художника превратились в щелочки, и смех застрял в горле Младшего.
— Что ж, может, все так и обернется, — сказал он, с тем чтобы Склент числил его на своей стороне, и тут же пожалел, поскольку произнес эти слова при свидетелях.
Используя буклет как палочку-выручалочку, Младший кружил по залу, выискивая тех, кто учился в Академии художественного колледжа и знал Целестину Уайт. Ее картины воспринимали негативно, часто поднимали на смех, но убивать ее больше никто не предлагал.
В конце концов он наткнулся на блондинку без бюстгальтера, в блестящих белых пластиковых сапожках, мини-юбке и ярко-розовой футболке с портретом Альберта Эйнштейна на груди.
— Конечно, я ее знаю, — прочирикала блондинка. — Учились вместе. Она девушка милая, но уж очень занудная, особенно для афроамериканки. Я хочу сказать, зануд среди них нет… я права?
— Да, может, за исключением Алфалфы.
— Кого? — прокричала она, хотя они сидели бок о бок на маленькой, обитой черной кожей банкетке.
— Из старого телесериала, — Младший еще больше возвысил голос. — «Маленькие сорванцы».
— Я не люблю ничего старого. А вот Уайт старое обожала: людей, дома, все такое. Словно не понимала, что она — молодая. Ее хочется схватить, тряхнуть, сказать: «Эй, давай шевелись, время не ждет!»
— Прошлое — это прошлое.
— Это что? — прокричала блондинка.
— Прошлое!
— Истину глаголешь.
— Но моей жене нравился сериал «Маленькие сорванцы».
— Ты женат?
— Она умерла.
— Такая молодая?
— Рак, — ответил он, потому что такая смерть вызывала больше сочувствия и меньше подозрений по сравнению с падением с пожарной вышки.
В утешение она положила руку ему на бедро.
— Это были трудные годы. Потерять ее… потом выбраться из Вьетнама живым, — продолжал Младший.
У блондинки округлились глаза.
— Ты там был?
В глазах блондинки сверкнули слезы.
— Часть моей левой стопы осталась в тамошних горах, когда мы возвращались из рейда.
— О, бедный ты мой. Это ужасно. Как же я ненавижу войну.
Блондинка льнула к нему, как и десяток других женщин, положивших на него глаз на вечеринке, но Младший старался не только соблазнять, но и собирать информацию. Он накрыл своей руку блондинки, поглаживающей его бедро.
— В Наме я познакомился с ее братом. Потом меня ранили, увезли в Америку, связь оборвалась. Хотелось бы его найти.
— С чьим братом? — в недоумении переспросила блондинка.
— Целестины Уайт.
— У нее есть брат?
— Отличный парень. У тебя есть ее адрес? Может, она подскажет мне, где его найти.
— Я не очень хорошо ее знала. На вечеринках она бывала редко… особенно после появления ребенка.
— Так она замужем. — Младший решил, что, может, оно и к лучшему, если Целестина не заполнит пустоты в его сердце.
— Возможно. Я давно ее не видела.
— Да нет, я про ребенка.
— А, он не ее — сестры. Но потом сестра умерла.
— Да, я знаю. Но…
— Вот Целестина его и взяла.
— Его?
— Младенца. Ребенка.
О соблазнении Младший забыл напрочь.
— И она… что? Усыновила ребенка сестры?
— Странно, не так ли?
— Маленького мальчика по имени Бартоломью?
— Я никогда его не видела.
— Но его звали Бартоломью?
— Насколько мне известно — Пупси-Тутси.
— Что?
— Я же говорю, понятия не имею. — Она убрала руку с его бедра. — И сколько можно говорить о Целестине?
— Извини. — Младший поднялся.
Ушел с вечеринки, постоял на улице, медленно, глубоко вдыхая чистый ночной воздух, очищая легкие от дыма марихуаны, разом протрезвев от выпитого пива. Он весь заледенел, и отнюдь не из-за холодной ночи.
Он не мог поверить, чтобы документы об усыновлении хранились за семью печатями, если ребенок оставался в семье, у родной сестры матери.
Объяснений напрашивалось два. Первое: бюрократы свято соблюдали правила, даже бессмысленные. Второе: Самый Уродливый Частный Детектив на Свете, Нолли Вульфстэн, проявил полную некомпетентность.
Какое из объяснений больше соответствовало действительности, Младшего не волновало. Главное заключалось в другом: охота на Бартоломью приближалась к логическому завершению.
* * *
В среду, 27 декабря, Младший встретился с Гугли, специалистом по поддельным документам, в кинотеатре, на дневном просмотре «Бонни и Клайда».
Следуя полученным по телефону инструкциям, Младший купил в буфете большую коробку печенья с изюмом и поменье-с шоколадными конфетами. Он бы предпочел встретиться на «Докторе Дулитле» или «Выпускнике». Но Гугли, такой же параноик, как лабораторная крыса, на которой всю ее жизнь проводили эксперименты с электрошоком, настоял на гангстерском фильме.
И хотя Младший исповедовал моральный релятивизм и автономию личности, с каждой новой сценой насилия отвращение к фильму нарастало, и он уже закрывал глаза, чтобы не видеть столько крови. Ему пришлось выдержать девяносто минут этого кошмара, прежде чем Гугли плюхнулся на соседнее сиденье.
Его скошенные к носу глаза поблескивали отраженным светом экрана. Он облизал толстые губы, кадык заходил вверх-вниз.
— Неплохо кончить в эту Фэй Данауэй, а?
Младший посмотрел на него с нескрываемой неприязнью.
Гугли, однако, не расшифровал взгляда Младшего. Пошевелил бровями, показывая тем самым, что они по одну сторону баррикады, двинул Младшего локтем.