Автомобиль стоял на подъездной дорожке. Такой же бесполезный, как телефонный аппарат.
«Господи, помоги мне, — взмолился Том Ванадий. — Отдай мне его, отдай мне этого человека, и я сделаю все, что ты мне прикажешь. Я всегда буду твоим инструментом, но, пожалуйста, пожалуйста, ОТДАЙ МНЕ ЭТОГО БЕЗУМНОГО ЗЛОБНОГО СУКИНОГО СЫНА!»
Три минуты на автомобиле, может, две, без остановок на знаках «Стоп». Он мог пробежать это расстояние за то же время. Сил ему хватит. Он уже не тот, что раньше. Ирония судьбы, но после комы и реабилитации он не стал таким же толстяком, каким был до того, как Каин утопил его в Куэрри-Лейк.
* * *
Я вижу, какой ты везде.
От этой девочки мурашки по коже бежали, по-другому и не сказать, и Младший чувствовал себя точно как в вечер вернисажа Целестины в «Галерее Гринбаум», когда, сбросив тело Недди Гнатика в мусорный контейнер и выйдя на улицу, решил взглянуть на часы и обнаружил, что на левом запястье их нет. Сейчас ему тоже чего-то недоставало, но отнюдь не «Ролекса». Речь вообще не шла о чем-то материальном. Что-то он упускал, Младший это прекрасно понимал, что-то очень-очень важное ускользало, не давалось ему.
Он разжал пальцы, сжимавшие подбородок девочки, и она незамедлительно отползла от него к дальнему концу дивана. А в ее глазах — взгляда она не отрывала от него ни на секунду — не было ничего детского. И он мог поклясться, что это не игра его воображения. Ужас был, да, но, помимо ужаса, Младший видел во взгляде демонстративный вызов, взгляд словно просвечивал его насквозь, открывал ей то, чего знать она никак не могла.
Он выудил из кармана пиджака глушитель, вытащил пистолет из наплечной кобуры, начал накручивать глушитель на ствол. С первой попытки не удалось: сильно тряслись руки.
На ум пришел Склент, возможно, из-за странного рисунка в альбоме девочки. Склент на новогодней вечеринке, от которой его, Младшего, отделяло несколько месяцев и целая вечность. Теория существования жизни после смерти, позволяющая обойтись без бога. Призраки — сгустки энергии, остающиеся на земле благодаря злобе и упрямству. Некоторые исчезали. Другие вселялись в тела младенцев.
Его любимая жена упала с пожарной вышки и умерла за несколько часов до рождения этой девочки. Эта девочка… сосуд.
Он вспомнил, как стоял на кладбище неподалеку от могилы Серафимы, которая находилась чуть выше по склону, только тогда он думал, что хоронят какого-то негра, а не его бывшую жертву, и думал о том, что почвенными водами, если сильный дождь как следует промочит землю, жидкость, вытекшую из трупа негра, понесет вниз, пока она не доберется до могилы Наоми и не смешается с ее останками. Неужели уже тогда подсознание намекнуло ему о существовании другой, куда более опасной связи между мертвой Наоми и мертвой Серафимой?
И, навернув таки глушитель на ствол пистолета, Каин Младший наклонился к девочке, заглянул ей в глаза и прошептал:
— Наоми, ты здесь?
* * *
Еще на лестнице Барти показалось, что он слышит голоса, доносящиеся из его спальни. Тихие голоса. Когда он остановился, чтобы прислушаться, голоса исчезли, а может, они просто ему послышались.
Конечно, Ангел могла сама включить говорящую книгу. Или, пусть куклы и остались внизу, пока он отсутствовал, она решила поболтать с мисс Пикси и мисс Велвитой. Для других кукол у нее были свои голоса, в том числе и для той, что сидела на стеганом чехле для чайника. Ее Ангел назвала Смелли.
За свои три года Барти не встречал человека с более живым воображением, чем у Ангел. Он собирался жениться на ней лет через двадцать.
Даже вундеркинды не шли под венец в три года.
А пока, до того, как возникла бы необходимость готовиться к-свадьбе, у них было время, чтобы выпить апельсиновую газировку и рутбир и послушать «Доктора Джекила и мистера Хайда».
Барти поднялся на верхнюю ступеньку и проследовал в свою комнату.
* * *
После двух лет реабилитации Тому объявили, что здоровье его восстановилось полностью, сочтя случившееся чудом науки и силы воли. Но в тот момент у него сложилось ощущение, что лишь клей, веревочки и скотч не позволяют телу развалиться на отдельные части. Работая руками, выбрасывая вперед ноги, он ощущал каждый из восьми проведенных в коме месяцев и атрофировавшимися, но потом восстановленными массажем и лечебной гимнастикой мышцами, и обедненными кальцием, но потом обогащенными этим элементом костями.
Он бежал, жадно хватая ртом воздух, шаги его, гулко отдающиеся от бетонного тротуара, распугивали птиц и кошек. Визжали тормоза, когда он на перекрестках перебегал мостовую, не глядя по сторонам, не обращая ни малейшего внимания на легковушки, грузовики и носорогов.
Иной раз мысленным взором Том видел, что бежит он не по улицам Брайт-Бич, а по коридору общежития, где он служил воспитателем. Его отбрасывало в прошлое, в ту ужасную ночь. Он пробуждается от какого-то звука. Сдавленного крика. Думая, что голос этот ему снится, он тем не менее выбирается из кровати, берет фонарь и идет смотреть, все ли спокойно в комнатах, где спят вверенные ему мальчики. Слабенькие лампы едва разгоняют мрак в коридоре. В комнатах темно, двери, согласно инструкции, приоткрыты, чтобы при пожаре не пришлось мучиться с тугим замком. Он прислушивается. Тишина. Заходит в первую комнату… и попадает в ад на земле. Два маленьких мальчика, живущие в одной комнате, конечно же, ничего не могут противопоставить взрослому мужчине, силы которого многократно увеличило безумие. Луч фонаря открывает мертвые глаза, перекошенные лица, кровь. Другая комната — прыгающее пятно фонаря тоже фиксирует страшную смерть. Вновь коридор, движение в тенях. Фонарь выхватывает из темноты Джозефа Креппа, скромного, тихого, принятого на работу в Сан-Ансельмо шесть месяцев тому назад, с блестящими рекомендациями. Джозеф Крепп, улыбаясь, стоит в коридоре, с ожерелья из «сувениров» на пол капает кровь.
В настоящем, через много лет после казни Джозефа Креппа, в полуквартале от себя, Том уже видел дом Липскомбов. За ним жили Лампионы.
Еще одна кошка метнулась в сторону. Кошки, вечные спутницы ведьм. Хороший это знак или плохой?
Вперед, вперед. К дому Леди-Пирожницы. На поле боя.
— Наоми, ты здесь? — вновь прошептал Младший, вглядываясь в окна души девочки.
Она не ответила ему, но ее молчание убедило его в собственной правоте, как убедило бы и признание, да и отказ тоже. Ее дикие глаза все открыли ему, ее дрожащий рот. Наоми вернулась, а в определенном смысле и Серафима, потому что девочка эта — плоть от плоти Серафимы, рожденная из ее смерти.
Младшему это польстило, действительно польстило. Женщины никогда не могли насытиться им. Так уж повелось. Никогда не отпускали его добровольно. Хотели его, обожали, обожествляли. Продолжали звонить и приходить после того, как он ясно давал им понять, что все кончено, продолжали слать ему письма и подарки. Так что Младшего не удивляло, что женщины могли вернуться к нему из мира мертвых, не удивляло, что женщины, которых он убил, попытались и успешно нашли дорогу к нему из потустороннего мира, пришли без злобы, без желания отомстить, лишь снедаемые страстью, чтобы снова быть с ним, чтобы обнять его и утолить его желания. Вот оно, еще одно свидетельство его неотразимости, его желанности, да только не испытывал он больше романтических чувств ни к Наоми, ни к Серафиме. Они принадлежали прошлому, а прошлое он ненавидел и точно знал, что никогда не сможет жить в будущем, если они не оставят его в покое.