Так или иначе, но с тех пор потерялся след Остапов на улицах Ростова. И ничего о нем приемные родители больше не слышали. Остап опять стал сиротой.
Через несколько лет след Остапа нашелся на улицах Ленинграда. Он учился в литературном институте и, как бедный студент, немножко прирабатывал себе на жизнь спекуляцией. Но товар у него был такой хитроумный, что до этого не всякий додумается. Остап торговал своим задом. Вернее, и задом и передом, так как этот хитрый товар продавался с обоих концов. Нужно только знать, к кому с какого конца подойти.
Одновременно Остап был сексотом и осведомителем НКВД, где очень интересовались его клиентурой. Потом подошла Великая Чистка. Некоторые жители Ленинграда и посейчас помнят, как после убийства Кирова в Ленинграде за одну ночь почему-то переарестовали всех педерастов. Некоторую роль в этой акции играл и Остап. Сначала с помощью Остапа подмели всю его клиентуру. А потом и самого Остапа отправили по тому же адресу – в Сибирь. И замело след Остапов сибирскими снегами.
После смерти Сталина частично распустили заключенных концлагерей. Началась своего рода оттепель. В журналах появилось даже несколько сочувственных очерков из жизни заключенных. Например, повесть Анны Вальцевой «Квартира No 13», которую напечатали в журнале «Москва», No 1, и которая перекликалась со старым очерком Владимира Короленко «Дом No 13».
В связи с такой оттепелью немножко оттаял также и Остап Оглоедов, который теперь уже работал на радио «Свобода». Он стал больше рассказывать о своем прошлом, и ему тоже захотелось писать.
– Эх, если я когда-нибудь напишу мою биографию, – говорил Остап, – это будет самая интересная книга в мире.
Несмотря на такой соблазн, книгу эту он почему-то не писал и только с сожалением хмыкал носом:
– Хм, а особенно это было б интересно для милиционеров. Хотя жил Остап под фамилией Оглоедов, но в работе он предпочитал пользоваться литературными псевдонимами. Для упрощения мыслительного процеса он просто открывал телефонную книгу, подписывал свои скрипты первым попавшимся именем и объяснял:
– Я человек не гордый, за славой не гонюсь. Абы она за мной не гналась, – И он осторожно оглядывался.
Если некоторые люди боятся своей собственной тени, то Остап почему-то боялся своего имени. Если его окликали сзади, он испуганно вздрагивал.
– Знаете, это имя напоминает мне одни только неприятности, – оправдывался он. – Всякие там анкеты, допросы, шмоны. Свою биографию Остап Оглоедов начинал так:
– Когда я родился, я был совсем маленький. – Потом он уныло вздыхал: – А когда я стал большой, меня сразу упекли за колючую проволоку.
Чтобы его не заподозрили в недостатке образования, он поучительно поднимал палец кверху:
– А знаете, братцы, тюрьма – это похлеще всяких университетов!
Сослуживцам Остап говорил, что в тюремные университеты он попал случайно – за политический анекдот, которого он даже и не рассказывал. Жуликам он говорил, что сидел за жульничество, а пьяницам божился, что он в пьяном виде заснул на улице, а проснулся за решеткой.
Евреям, которых на радио «Свобода» было довольно много, Остап говорил, что у него еврейская мама или в зависимости от обстоятельств еврейская бабушка, и при этом ссылался на свой обрез. А русским Остап говорил, что он русский. Благодаря всему этому у Остапа была масса знакомых, и со всеми он был в хороших отношениях.
О своей жизни в концлагере Остап вспоминал с таким удовольствием, словно побывал в доме отдыха. Жаловался он только лишь на то, что сидеть ему пришлось в женском лагере, где он работал завхозом.
– Представляете себе, десять тысяч баб! – разводил он руками, – И всем мужика хочется. Отбою от них, проклятых, нету.
Зато Остап очень гордился, что лагерь это был не простой, а специальный, где сидели жены и родственницы бывших членов правительства, которых ликвидировали во время Великой Чистки.
– Сижу как в Кремле, – говорил Остап. – Справа на нарах – жена министра. Слева – сестра члена ЦК. А на верхних нарах – дочка посла. И все ко мне пристают с любовью А я ведь человек, не машина! Но там же и проститутки сидели. Те уж не церемонились. Бывало, поймают целой шайкой в лесу одного мужика – и изнасилуют. Иногда аж до смерти замучают, – И он со всеми подробностями рассказывал, как это делается.
Все мужчины, естественно, сочувствовали бедному Оста-пу. А французкая Лиза подтрунивала:
– Остапка, а я слышала, что в женские лагеря сажают только специальных мужчин.
– Брехня на постном масле, – ворчал Остап.
– Говорят, есть такие мужчины, – усмехалась Лиза, – что если его посадить в мужской лагерь, так это будет ему не наказание, а сплошное блаженство. Потому их и садят в женский лагерь!
– Вот французская дура! – огрызался Остап. – Это у вас во Франции так. Кроме того, я сидел не только в этом лагере, а во многих лагерях.
Так или иначе, после женских лагерей Остапа стал преследовать страх. От этого страха всю войну, чтобы не попасть на фронт, Остап жил по фальшивым документам, симулировал туберкулез и прятался по подвалам у добрых людей. Но так как все мужчины были на фронте, то Остап, по его рассказам, опять оказался в плену у баб. А от подвальной жизни он действительно получил туберкулез, который он сначала только симулировал.
После войны Остап купил себе новые документы. Документы эти были ворованные, и принадлежали они какому-то инженер-полковнику, командированному на демонтаж побежденной Германии. Так Остап Оглоедов стал полковником.
После войны в Германию вместе с настоящими демонтажниками, как стаи перелетных птиц, устремились стаи предприимчивого жулья. Так и полковник Оглоедов ехал в Германию, примостившись, как воробышек, на крыше вагона.
Зато в Москву Остап вернулся, как падишах: с кучей денег и вязанкой золотых часов, которые он демонтировал у немцев. А в чемодане, как символ красивой жизни, он вез черный фрак. Однако вскоре московское жулье демонтировало Остапа, как последнего фрайера, да так основательно, что от красивой жизни остался только никому не нужный фрак. После этого Остап так разочаровался в жизни, что выправил свои настоящие документы и решил заняться честным трудом.
Хотя лагеря, в которых Остап получал свое высшее образование, и назывались исправительно-трудовыми, но Остапа они не исправили и к труду не приучили. Зато от постоянного контакта с жульем он научился врать и изворачиваться так артистически, что это придавало ему даже некоторый шарм. Потому в конце концов он и приземлился на радио «Свобода» в качестве литературного негра.
Своей внешностью Остап немножко напоминал пещерного человека, помесь питекантропа с неандертальцем. Чтобы скрыть свой угловатый череп, он отпустил себе буйную грязно-рыжую гриву, которая должна была устрашать врагов и придавать ему творческий вид. Низкий лоб Остапа бороздили бутафорские морщины, которые он мастерски пускал в ход, когда требовалось создать впечатление творческого процесса. А из-под взъерошенной гривы, как замаскированные радарные установки, торчали настороженные уши.