Сия Антиномия весьма была изобильна красотой лика и остротой ума. О чем бы ни заговорил с нею царевич Филимон: об эклектических ли веяниях постмодернизма или о социальных концепциях поздних экзистенциалистов — на все у прекрасной Антиномии был готов достойный и свидетельствующий о ее незаурядном уме ответ. Филимон от восхищения позабыл обо всем на свете и тут же объявил, что нашел себе невесту. Всех остальных претенденток, дабы они не уезжали из Кутежа разочарованными, оставили погулять на царской свадьбе, потанцевать с молодыми витязями — глядишь, и для них найдутся женихи не хуже самого царевича…
Свадьба царская по роскоши и веселью превосходила все мыслимые пределы. Иностранцы, которые и в будни не упускали случая в Кутеже бесплатно разговеться печеными гусями да медовыми пряниками, на царской свадьбе вообще обнаглели — не только ели-пили в три глотки, а еще и в карманы со стола ястий и питий опускали бессчетно. Но то кутежан не сердило: пусть знают чужеземцы, как умеет народ в Тридевятом царстве праздновать и не жалеет куска для чужого рта. Долго длился свадебный день под перезвон гуслей да лихой посвист берестяных рожков, но наконец наступил и сладостный вечер, напоминающий влюбленному царевичу о первой брачной ночи. И вот молодых отвели в опочивальню, украшенную ветвями хмеля и цветами любистока. Да только случилось тут страшное событие. Едва затворились за Филимоном и Антиномией двери, как пылкий царевич приник к устам молодой супруги. Та ответила ему с нежностью… И словно в кипяток его лицо опустили — такая боль пронзила бедного молодого мужа! Все его тело извивалось в корчах, кожа пузырилась, вместо одной головы на плечах выросли две, и притом нечеловечьих, из боков брызнули расколовшиеся ребра, а вместо них вылезли отвратительные суставчатые лапы, ноги свело в клешни… Чудище, бывшее минуту назад симпатичным царевичем Филимоном, с горестным ревом рухнуло на праздничный ковер опочивальни — к ногам прекрасной Антиномии. А та закричала в ужасе: «Опять! О я несчастная! Да когда же я смогу нормально с мужчиной поцеловаться, не говоря о большем!» — и тоже грянулась в обморок.
В обмороке молодые пролежали недолго. Антиномия очнулась первой, взяла в углу опочивальни кувшин с квасом и вылила его на обе царевичевы головы. Тот кое-как в себя пришел, хотя, когда Антиномия по его просьбе подвела его к зеркалу, опять едва не брякнулся без сознания.
— Прости меня, милый Филимон! — заливаясь горючими слезами, сказала Антиномия и погладила царевича по чешуйчатому плечу. — Не думай ты худого обо мне. Не ведьма я, чернокнижница, не злодейка, что мужчин губит бессчетно. Просто такая уж у меня, многогрешной, генетическая карма!
И рассказала Антиномия царевичу, что сызмальства обладает она невероятной способностью — если какого мужчину поцелует, так тот незамедлительно в ужасающее чудовище превращается. И нет разницы — поцелует ли Антиномия мужчину из любви или почтительности. Еще будучи девочкой малолетней, поцеловала она как-то перед сном папеньку своего — превратился папенька в помесь дракона, бегемота и кенгуру. А ведь был до сего момента высокородным и владетельным герцогом, на чьи обширные поместья зарились все менее богатые соседи.
— Папенька, однако, на меня не рассердился, — утирая слезы, рассказывала Филимону Антиномия. — Наоборот, даже возрадовался. Отныне, мол, никто не посмеет у меня, такого чудовища, пытаться вотчину отвоевать! Все соседи страшиться станут! А чтоб еще более страху на всех нагнать, повелел мне папенька перецеловать всех его вассалов, пока они спали, — чтоб не только он был таким чудищем, но и подчиненные. Ослушалась я папеньку — жалко мне стало мужчин губить — и бежала из родимого замка. Долго скиталась по лесам да равнинам, потом набрела на деревушку бедную, прибилась к одной доброй вдове. Стала у нее вместо дочери. Всю работу выполняла с удовольствием, а еще ходила в местную школу, где хороший был учитель: и об искусстве с нами говорил, и о философии, и о науках естественных… Десять лет я в той деревне прожила, многому научилась, и к тому же стала девушкой, на которую все парни заглядываются, хоть и было мне всего шестнадцать. Но я все их заигрывания отклоняла, помнила, чем это может им грозить… Только сердце ведь не камень. Влюбилась я в сына нашего учителя. Но никаких волностей не допускала. Думала, может, это только поцелуи мои так на мужчин влияют? А если поцелуев не разрешать, — может, все благополучно окончится? Но не довелось мне это узнать. Юноша тот очень страдал, что не разрешала я ему себя даже в щечку поцеловать и сама сего никогда не делала. И вот как-то на Пасху, в храме, он возьми и поцелуй меня прямо в губы, а я опешила и ответила ему. Ох какое горе было! На глазах у врех прихожан превратился он в такого монстра, что многие за сердце схватились и пали бездыханными от ужаса. А я опять бежала! В городах больших обращалась я к различным лекарям со своей бедой, но медицина тут оказалась бессильна. И колдуны-хироманты-астрологи мне тоже не помогали, только денег требовали. Правда, грешна, одного мужчину я сознательно чудищем сделала: был то известный распутник, соблазнивший многих невинных девиц и тем самым доведший их до крайнего отчаяния. Когда он стал меня домогаться, я взяла и поцеловала его как следует — из женской солидарности, чтоб он больше никому жизнь не ломал. Чудище из него получилось отменное: туловище жука, голова крысы, лапы таракана, а вместо хвоста оленьи рога растут — остриями внутрь. И главное, он каменным стал. Теперь стоит он в том городе как памятник — в напоминание всем распутникам, что их тоже может постигнуть такая же участь. А все девицы считают своим долгом на памятник тот плюнуть презрительно… Годы шли, и подумала я, что избавилась от своей проклятой способности. Да и замуж мне хотелось, как всякой приличной женщине, — сколько можно по земле скитаться? Тут я прослышала, что в Тридевятом царстве невест выбирают для молодого царевича, и явилась сюда — на твое, Филимоша, горе… Надеялась, сначала объясню все тебе, а уж потом мы разберемся по-семейному, как нам лучше свою интимную жизнь устроить. Ан не успела…
Долго рыдала-каялась Антиномия на плече у супруга чудовищного. А потом отерла слезы и сказала:
— Слыхала я от добрых людей, Филимоша, что есть на земле некое чудо, вроде волшебной палочки. И чудо это рукой прозывается. Может оно, говорят, все желания исполнить и помочь тому, кто самый несчастный человек на земле. А есть ли кто нас с тобой несчастнее? Я ужасный дар имею, ты облик человеческий потерял… Надо нам с тобой эту руку искать, чтобы молить ее о помощи.
Подумал царевич, что сказка это, про чудеснуюто руку, но ведь не было у него выхода. И тайно, ночью глухой, покинул он с молодой женой царство, отправился на поиски…
Чудовище замолкло. Чарли рыдал в салфетку, Скалли рыдала в лацкан Молдерова пиджака.
— Боже мой, — выдохнул Молдер. — Это драма покруче гибели «Титаника»! И что же, ваше высочество…
— Можно просто Филимон.
— И что же, Филимон, все эти пять столетий ваша супруга вместе с вами занимается поисковыми работами?
— Нет, что вы… Разве я мог допустить, чтобы горячо любимая мною женщина старилась и страдала? Сразу из Тридевятого царства мы отправились в Швейцарские Альпы, к тамошним гномам. Ведь известно, что эти мастера кирки и отбойного молотка изготавливают высококачественные темпоральные резервуары замкнутого типа.