У Райи уже был наготове третий шприц успокоительного. На полу рядом с ней лежали две использованные ампулы, две одноразовые иголки и пластиковая упаковка.
Я удерживал тварь на полу.
Она вонзила иглу в вену, уже дважды проколотую, и начала нажимать на поршень шприца.
— Не все сразу! — бросил я, стараясь удержать тошноту от едкой вони мочи.
— Почему?
— Мы же не хотим превысить дозу и убить его. У меня еще есть что спросить у него.
— Я буду вводить понемногу, — сказала она.
Она ввела нашему пленнику примерно четверть дозы — достаточно для того, чтобы он снова застыл. Она оставила иглу в вене, готовая вбрызнуть в гоблина еще наркотик, как только он начнет проявлять признаки выхода из гипнотического транса.
Я обратился к пленнику:
— Очень давно, в эпоху, о которой люди забыли, в эпоху, когда был создан ваш род, была другая война...
— Война, — тихо сказал он, почтительно, словно о самом святом событии. — Война... Война...
— В ту войну, — продолжал я, — ваш род строил глубокие убежища вроде этого?
— Нет. Мы умирали... умирали вместе с людьми, потому что были творением человека и потому заслуживали смерти.
— Тогда зачем строить убежища сейчас?
— Потому что... нам не удалось... не удалось... нам не удалось... — Он моргнул и попытался подняться. — Не удалось...
Я кивнул Райе.
Она впрыснула чудовищу еще немного наркотика.
— Почему вам не удалось и что? — спросил я.
— ...не удалось стереть с лица земли расу людей... а потом... после войны... нас осталось слишком мало, чтобы уничтожить всех людей, оставшихся в живых. Но на этот раз... о, на этот раз, когда война закончится, когда пламя погаснет, когда с небес упадет весь остывший пепел, когда кислотный дождь и едкий снег перестанет идти, когда радиация станет слабой...
— Ну? — поторопил я его.
— Тогда, — продолжал он голосом, исполненным священного благоговения, словно пророчествующий религиозный фанатик, — из наших убежищ время от времени будут выходить партии охотников... и наверху они будут выслеживать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, оставшихся в живых... и уничтожать всех людей... Наши охотники будут искать и убивать... убивать до тех пор, пока у них не кончатся запасы еды и питья или пока остаточная радиация не убьет их самих. На этот раз нам удастся. Нас выживет достаточное количество для того, чтобы выпускать команду ликвидаторов в течение ста лет, двухсот лет. А когда земля станет совершенно бесплодной и голой, когда от полюса до полюса будет полное молчание и не останется ни малейшей опасности возрождения человеческой жизни, тогда мы уничтожим последнее деяние рук человеческих — самих себя. И тогда все будет черным, очень черным, холодным и безмолвным, и Ничто в своей совершенной чистоте будет царить вовеки.
Я больше не мог делать вид, что меня вводит в недоумение безжалостная пустота, которую я воспринимал ясновидением, глядя на символ черной молнии. Я и в самом деле понимал все его ужасное значение. В этом знаке я видел жестокий конец жизни человечества, гибель мира, безнадежность, вымирание.
Я обратился к пленнику:
— Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты мне говоришь, что окончательная ваша цель — это самоуничтожение всего вашего рода.
— Да. После вашего.
— Но это же бессмысленно.
— Это судьба.
Я возразил:
— Ненависть, доведенная до такого предела, лишена смысла. Это безумие, хаос.
— Ваше безумие, — ответил он мне, неожиданно осклабившись. — Вы вложили его в нас, разве не так? Ваш хаос: вы спланировали его.
Райа ввела еще наркотик.
Усмешка исчезла с его лица — как на лице человека, так и на морде гоблина, но он продолжал:
— Вы... ваш род... вы непревзойденные мастера ненависти, знатоки разрушения... императоры хаоса. Мы только такие, какими нас создали вы. У нас нет никакого потенциала, который бы не предвидел ваш род. И на самом деле... у нас нет никакого потенциала, который не одобрил бы ваш род.
Я заставил себя отстаивать ценность человеческой расы, точно и в самом деле находился во чреве ада и передо мной стоял демон, который держал в своих когтистых лапах будущее человечества и мог бы смилостивиться, если я сумею его убедить:
— Не все из нас мастера ненависти, как ты назвал нас.
— Все, — упорствовал он.
— Некоторые из нас добры.
— Ни один.
— Большинство из нас добры.
— Ложь, — ответил демон с той непоколебимой уверенностью, которая (как гласит Библия) отличает сатану и слуг его и служит инструментом, с помощью которого сомнение укореняется в умах смертных.
Я сказал:
— Некоторые из нас любят.
— Любви не существует, — ответил демон.
— Ты ошибаешься. Существует.
— Это иллюзия.
— Некоторые из нас любят, — настаивал я.
— Ты лжешь.
— Заботятся друг о друге.
— Все это ложь.
— У нас есть мужество, мы способны к самопожертвованию во имя других. Мы любим мир и ненавидим войну. Мы лечим больных и скорбим по мертвым. Мы не чудовища, черт тебя возьми. Мы воспитываем детей и стремимся дать им лучшую жизнь.
— Ваш род омерзителен.
— Нет, мы...
— Ложь. — Он зашипел, и этот звук выдал нечеловеческую природу под человеческим обликом. — Ложь и самообман.
Райа сказала:
— Слим, пожалуйста, это бессмысленно. Ты не сможешь переубедить их. Их — не сможешь. То, что они думают о нас, это не просто их мнение. То, что они о нас думают, закодировано у них в генах. Ты не можешь это изменить. Никто не может это изменить.
Разумеется, она была права.
Я вздохнул. Кивнул головой.
— Мы любим, — упрямо сказал я, хотя и знал, что спорить бесполезно.
Райа медленно ввела еще пентотала, а я продолжил допрос. Я узнал, что в этой пещере, в которой гоблины надеются пережить Судный день, пять уровней. Каждый уровень лишь наполовину выдается над тем, что находится ниже его. Таким образом, уровни формируют как бы лестницу в центре горы. Как сказал демон, закончено оборудование шестидесяти четырех комнат. Эта цифра ошеломила меня, но не была такой уж невероятной. Они были весьма трудолюбивы — муравейник, не обремененный тягой к индивидуальности — прекрасной, но порой огорчительной чертой рода человеческого. Одно устремление, один метод, одна главенствующая надо всем цель. Никогда не бывает несогласных. Никаких еретиков или отколовшихся групп. Никаких дебатов. Непреклонно, маршем двигались они к своей мечте о вечно безмолвной, бесплодной, погруженной во мрак Земле. Если верить нашему пленнику, они собирались добавить еще не меньше сотни залов к этому убежищу, прежде чем настанет день выпустить ракеты над землей. В течение нескольких месяцев перед началом войны их род ручейками будет стекаться сюда со всей Пенсильвании и из некоторых других восточных штатов.