— Господи Исусе, парень, как ты вообще ухитрился столько пройти? Взгляни-ка на эту рану на плече.
— Выглядит, как будто укус, — заметил Хортон Блуэтт, нагибаясь поближе с фонариком.
— Бока в крови, — огорченно сказал Джоэль Так.
А Хортон сказал:
— И вот брючина вся намокла в крови.
Каким-то образом мои грезы переместились в шахту, где я сидел, держа в объятиях Райю. Все остальные обитатели сна улетучились, кроме Джоэля и Хортона.
И Люка Бендинго. Он возник между Джоэлем и Хортоном.
— Д-д-держись, С-С-Слим. Мы т-т-тебя отнесем домой. Ты п-п-просто хватайся за н-н-нас.
Они попытались взять Райю у меня из рук, и это было непереносимо, хоть это и был всего-навсего сон, поэтому я начал отбиваться. Но сил у меня оставалось немного, и я не мог долго противостоять им. Они забрали ее у меня. Оставшись без этой сладостной ноши, я лишился цели и тяжело опустился вниз, мокрый, как тряпка, и всхлипывающий.
— Все в порядке, Слим, — сказал Хортон Блуэтт. — Мы позаботимся. Ты просто лежи и дай нам сделать то, что мы должны сделать.
— Пошел на хер, — ответил я.
Джоэль Так засмеялся и заметил:
— Вот это дух, парень. Это дух того, кто выжил.
Остальное я помню плохо. Обрывками. Помню, как меня несли через темные туннели, где лучи фонариков метались взад-вперед, время от времени превращаясь в моей горячке в лучи прожекторов, кромсающих на куски ночное небо. Последняя вертикальная шахта. Два последних туннеля. Кто-то приподнимает мне веко... Джоэль Так, заботливо глядящий на меня... его кошмарное лицо, самое приятное из всего, что я когда-либо видел.
Потом я очутился снаружи, на воздухе, где тяжелые серые тучи, которые, казалось, многие века нависали над графством Йонтсдаун, опять закрыли небо, густые и темные. На земле лежал свежий снег, много снега, толщиной в два фута, а то и побольше. Я вернулся мыслями к снежной буре, собиравшейся в воскресенье утром, когда Хортон повел нас в шахты, и только с этого момента начал осознавать, что я не сплю. Буря пришла и прошла, и горы покрывало одеяло свежего снега.
Сани. Они захватили с собой две длинных волокуши, с широкими, точно лыжи, полозьями и сиденьем сзади. И одеяла. Великое множество одеял. Они привязали меня ремнем к одним саням, завернув в пару теплых шерстяных накидок. На вторые сани они положили тело Райи.
Джоэль сел на корточки рядом со мной.
— Не думаю, чтобы ты уже полностью находился среди нас, Карл Слим, но, надеюсь, кое-что из того, что я говорю, просочится в твою голову. Мы пришли сюда поверху, кружным путем, потому что гоблины зорко следят за всеми горными дорогами и тропами с того самого момента, как вы разнесли к чертям угольную компанию «Молния». Нас ждет долгий и трудный путь, и мы должны проделать его так тихо, как только возможно. Ты меня слышишь?
— Я видел собачьи кости в глубинах Ада, — сказал я ему, сам удивившись своим словам, — и я думаю, что Люцифер, должно быть, хочет выращивать помидоры химическим способом, потому что тогда он сможет поджаривать души и готовить бутерброды.
— Горячка, — сказал Хортон Блуэтт.
Джоэль положил мне на лицо руку, как будто этим прикосновением он мог на минуту сконцентрировать мое сознание, распавшееся на куски.
— Слушай меня внимательно и запоминай, мой юный друг. Если ты начнешь выть, как ты выл там, под землей, если ты начнешь бормотать или всхлипывать, нам придется сунуть тебе кляп в рот, чего мне очень не хочется делать, потому что тебе трудновато дышать порой. Но мы не можем рисковать и привлекать к себе внимание. Ты меня слышишь?
— Мы снова поиграем в крыс, — отозвался я, — как на электростанции, быстро и бесшумно прокрадемся по водостоку.
Это, вероятно, прозвучало для него еще большей бессмыслицей, но мне казалось, лучше выразить, что понял сказанное им, я не могу.
Обрывки. Я помню, как Джоэль волок меня на санях. Люк Бендинго тащил тело Райи. То и дело на короткие промежутки времени Люка и Джоэля подменял неукротимый Хортон Блуэтт, здоровый, как бык, невзирая на его годы. Оленьи тропы в лесу. Нависающие над головой вечнозеленые деревья, образующие полог — зеленые иглы, часть из которых была покрыта льдом. Замерзший ручей, использующийся в качестве дороги. Чистое поле. Держаться поближе к сумраку на краю леса. Привал. Горячий бульон, который лился в меня из термоса. Темнеющее небо. Ветер. Ночь.
С наступлением ночи я понял, что буду жить. Я возвращался домой. Но дом не будет домом для Райи. И что толку в жизни, если я должен жить без нее?
Сны.
Сны о смерти и одиночестве.
Сны об утрате и скорби.
Большую часть времени я спал. А когда мой сон прерывали, виновен в этом был, как правило, доктор Пеннингтон, тот самый излечившийся алкоголик, который был горячо любимым доктором ярмарки братьев Сомбра и который уже выходил меня однажды, когда я скрывался в трейлере Глории Нимз после убийства Лайсла Келско и его подручного. Док прилежно прикладывал к моей голове пакеты со льдом, делал уколы, внимательно проверял у меня пульс, побуждал меня пить как можно больше воды и — позже — как можно больше сока.
Я находился в странном месте: маленькая комната с грубыми дощатыми стенами, с двух сторон не доходящими до деревянного потолка. Грязный пол. Верхняя половина деревянной двери отсутствовала, как будто это была двустворчатая — голландская — дверь, которую плотники не установили полностью. Старая железная кровать. Единственная лампа, стоящая на ящике с яблоками. Стул, на котором сидел доктор Пеннингтон и на который садились остальные, когда приходили проведать меня. В углу стоял переносной электрический обогреватель, его спираль светилась красным.
— Ужасный сухой жар, — сказал доктор Пеннингтон. — Очень скверно. Но это самое лучшее, что мы можем сейчас сделать. Мы не хотим, чтобы ты находился в доме Хортона. Ни один из нас не может там ошиваться. Соседи могут заметить множество гостей, начнутся разговоры. Здесь мы должны залечь на дно. Тут даже окна закрашены, чтобы не проникал свет. После того, что произошло на угольной компании «Молния», гоблины из кожи вон лезут, высматривая всех пришлых, всех чужаков. Было бы не дело привлекать к себе внимание. Боюсь, что придется тебе и дальше маяться от жара, хотя в твоем положении это вряд ли пойдет на пользу.
Постепенно горячка прошла.
Даже когда мой мозг прояснился настолько, что я смог связно говорить, я был слишком слаб, чтобы выговаривать слова, а когда слабость прошла, я некоторое время был еще слишком подавлен, чтобы говорить. Позднее любопытство все же одолело меня, и я хриплым шепотом спросил:
— Где я?
Док Пеннингтон ответил:
— За домом Хортона, в дальнем конце его участка. Стойла. Его покойная жена... она любила лошадей. У них одно время были лошади, до того, как она умерла. Это загон с тремя стойлами и одной большой комнатой с кормушками, и ты находишься в одном из стойл.