Его ухмылка стала еще шире, пока он с усилием пытался выбраться из полуразрытой могилы. Но его тело по-прежнему находилось под тяжестью полуторафутового слоя земли, и ему было нелегко освободиться. Однако он все же продолжал раскапывать себя и с трудом ползти наверх, с огромными усилиями и дьявольской целеустремленностью, конвульсивно дергаясь при этом, точно сломанный механизм.
Когда я оставил его среди электромобилей, он был мертв, это точно, но, как видно, искра жизни сохранилась в его теле. Очевидно, их род каким-то образом мог побороть смерть, отступить от нее, когда нормальному человеку не оставалось иного выбора, кроме как сдаться. Они отступали — куда? — может быть, в состояние «подвешенной жизни», или чего-нибудь в этом роде, сворачивались в клубок, ревниво оберегая чуть теплую зону жизненных сил, поддерживая слабое горение. А дальше что? Могли почти мертвый гоблин мало-помалу раздуть эти угли в легкий огонек, затем разжечь из этого огонька снова мощное пламя, восстановить свое разрушенное тело, оживить сам себя и вернуться на свет из могилы? Если бы я не раскопал этого гоблина, могло бы случиться так, что его изувеченная глотка исцелилась, мог бы он каким-то чудом восстановить кровообращение? А через пару недель, когда ярмарка будет далеко отсюда и ярмарочная площадь опустеет, не повторил бы он — в омерзительнейшем варианте — историю Лазаря, открыв свою могилу изнутри?
Я почувствовал, как качаюсь на краю психической пропасти. Если я до сих пор сохранил рассудок, то сейчас я, как никогда, был близок к сумасшествию.
Мыча от бессилия, не в состоянии управлять своими явно небольшими силами, бездыханный, но дьявольски оживший труп начал пальцами рыть землю, давившую на нижнюю часть его тела, сгребая грунт в сторону с медленным, тупым усердием. Его опалово-молочного цвета глаза ни на секунду не отрывались от меня, пристально уставившись из-под низкого, вымазанного грязью лба. Он был слаб, да, но с каждый секундой, пока я корчился у стены, парализованный ужасом, он становился сильнее. Со всевозрастающей яростью он набрасывался на окружающую его почву, и неясное пламя его красных глаз разгоралось все ярче.
Нож.
Мое оружие лежало возле могилы. Лампочка, висевшая на проводе у меня над головой, качалась под порывами ветра, и яркий отсвет струился туда и обратно вдоль стального лезвия, создавая впечатление скрытой в нем магической силы, как будто это был не обычный нож, а настоящий Экскалибур, легендарный меч Роланда. И в самом деле, для меня в тот момент этот нож был такой же ценностью, как волшебный меч, извлеченный из скалы, заменявшей ему ножны. Но чтобы взять этот нож, мне придется подобраться к полуожившей твари на расстояние, с которого она сможет меня достать.
В глубине разорванной глотки трупа родился резкий, сырой, кудахтающий звук — возможно, смех. Так могли бы смеяться обитатели сумасшедшего дома или проклятые души.
Он почти высвободил одну ногу.
С внезапной решимостью я резко рванулся вперед, к ножу.
Тварь опередила меня — протянув неуклюжую руку, она отбросила оружие дальше от меня. Легкое бряцанье и лязганье, последний отблеск — нож штопором прошел сквозь опилки и исчез в темноте под платформой, на которой стояло пустое кресло Джоэля Така.
Мне и в голову не приходило схватиться с чудовищем врукопашную. Я понимал, что у меня нет ни единого шанса задушить или вышибить дух из зомби. Это было все равно что бороться с зыбучими песками. Медленная и слабая, как казалось, тварь все же выстоит, измотает меня, будет продолжать сопротивляться, пока я не выдохнусь окончательно, а затем прикончит меня медленными тяжелыми ударами.
Нож был моим единственным шансом.
Поэтому я рванулся мимо неглубокой могилы, и мертвец ухватил меня за ногу холодной рукой. Его холод немедленно проник сквозь ткань джинсов в мою собственную плоть, но я ударил его, пнул ботинком по голове и рывком освободился. То и дело спотыкаясь, я добрался до дальнего угла загончика, длина которого была футов двенадцать, и, рухнув на колени, лег на живот в том месте, где в щель под платформой завалился нож. Щель была шириной около пяти дюймов, достаточно, чтобы просунуть руку. Я запустил руку в щель, пошарил вокруг, нащупал грязь, опилки, гравий, старый изогнутый гвоздь, но только не нож. Я слышал, как позади меня бессловесно бормочет мертвец, слышал, как летит в сторону грунт, слышал стенания, хлюпанье и царапанье конечностей, освобождающихся из погребения. Не отрываясь на то, чтобы поглядеть назад, я прижался к платформе так, что край доски больно врезался мне в плечо, и попытался просунуть руку глубже еще дюймов на шесть, рыл землю, пытаясь увидеть, а не только почувствовать что-либо кончиками пальцев, но не нашел ничего, кроме обломка дерева и шуршащей целлофановой обертки от сигарет или леденцов. Мне не удавалось протянуть руку достаточно далеко, и мысль о том, что, возможно, моя рука находится на волосок от желанного предмета, приводила меня в неистовство, надо просунуть руку еще глубже, всего на пару дюймов, упрашивал я себя — есть! — глубже, но недостаточно, никакого ножа, и я сдвинул руку чуть влево, затем чуть вправо, бешено хватая воздух и пучки влажной травы, а за моей спиной раздалось невнятно-радостное кудахтанье, шарканье тяжелых подошв, и я услышал собственное нытье, ныл без остановки — еще дюйм! — и вдруг что-то под платформой укололо мой большой палец, наконец-то, — острое лезвие ножа, и, ухватив его за кончик большим и указательным пальцами, я вытащил его наружу, но не успел я встать на ноги или хотя бы перекатиться на спину, как труп нагнулся надо мной, схватил меня за шиворот и за пояс, поднял с куда большей силой, чем я от него ожидал, тряхнул и швырнул вниз, так что я жестко приземлился, уткнувшись лицом в могилу. Перед носом у меня копошился червяк, рот забило землей.
Я задыхался, часть земли удалось выплюнуть, но часть я проглотил. Я перевернулся на спину в тот самый момент, когда безмозглый гоблин тяжело подошел к краю могилы. Он глядел вниз. Лед и пламя в глазах. Его невероятная тень раскачивалась взад и вперед передо мной, повинуясь колеблющемуся свету.
Расстояние между нами было недостаточным, чтобы успешно метнуть нож. Но внезапно я разгадал намерение твари. Сжав рукоятку обеими руками, я выставил нож перед собой, напряг плечи, локти и запястья и направил лезвие прямо на тварь в тот самый миг, когда она расставила руки и, безумно ухмыляясь, упала на меня. Она сама нанизала себя на нож, и мои руки согнулись под ее весом. Чудовище упало на меня так, что мне показалось, что из меня вышибли дух.
Несмотря на то что нож по самую рукоять вошел в его небьющееся сердце, бывший мертвый не думал утихомириваться. Его подбородок лежал у меня на плече, холодная жирная щека прижалась к моей щеке. Он что-то бессмысленно бормотал мне на ухо тоном, вдруг сделавшимся похожим на муки страсти. Его руки и ноги судорожно дергались, совершенно по-паучьи, а пальцы рук бесцельно сжимались и разжимались.
Переполнившее меня отвращение и неудержимый ужас придали мне силы. Толкаясь, извиваясь, царапаясь, брыкаясь, я руками и ногами отталкивал его и наконец выбрался из-под этой твари. Теперь мы поменялись местами — я был сверху, упираясь одним коленом ему в пах, другим в грязную землю сбоку от него. Я плевался бранью и проклятьями — обрывками слов и такими же бессмысленными звуками, как те, что до сих пор слетали со все еще шевелящихся губ моего противника. Вытащив нож из его сердца, я пырнул его снова, снова, еще, в горло, в грудь, в живот, еще и еще. Бесцельно и вяло оно обрушивало на меня пудовые кулаки, но даже в охватившей меня безумной горячке я без особого труда уклонялся от большинства из них, хотя несколько раз моим плечам и рукам крепко досталось. Наконец мой нож добился нужного результата, вырезав пульсирующую раковую опухоль потусторонней жизни, теплившейся в холодной плоти. Он вырезал ее по кусочкам, пока руки чудовища не стали двигаться еще медленнее, еще более неверными движениями, пока он не начал кусать свой собственный язык. Наконец его руки вяло упали вдоль тела, рот обмяк, и слабый красный огонек гоблинского разума исчез из его глаз.