И все это оттого, что в своих снах он был не просто зрителем как остальные люди. А спящим богом. Творящим во сне богом.
В тот вторник, как и всегда, сны Брайана были полны насилия и смерти. Его творческий гений более всего раскрывался в апокалиптических картинах разрушения и гибели.
Он разгуливал по улицам воображаемого города, запутанным как ни один лабиринт в мире, среди скопищ остроконечных крыш и шпилей. Когда ловил на себе взгляд какого-нибудь ребенка, на того нападала моровая язва такой разрушительной силы, что личико его мгновенно превращалось в месиво гнойных, сочащихся пузырей, а кожа покрывалась кровоточащими ранками. От одного его прикосновения сильные взрослые мужчины вспыхивали как факелы, и глаза их расплавлялись и вытекали из глазниц. Под его взглядом девушки мгновенно старели, усыхали и умирали мучительной смертью, превращаясь из предметов тайных воздыханий в кучи кишащего червями гнилого мяса. Стоило Брайану улыбнуться какому-нибудь бакалейщику, стоящему в дверях своей лавки, - как тот мгновенно падал на тротуар, корчась в предсмертной агонии, а из его ушей, ноздрей и рта валом валили тараканы.
Брайану эти видения не казались кошмаром. Напротив, он получал от своих снов огромное удовольствие и всегда просыпался после них отдохнувшим и приятно возбужденным.
Улицы города превращались в бесконечную анфиладу комнат гигантского борделя, и в каждой из них, изысканно обставленной, женщины, одна прекраснее другой, с трепетом ожидали момента, чтобы излить на него свои ласки. Обнаженные, они раболепствовали перед ним, умоляя предоставить им возможность доставить ему наслаждение, но он отвергал их домогательства. Вместо этого он каждую убивал особо изощренным способом, и всякий раз по-разному, бесконечно изобретательный в средствах умерщвления, пока с головы до ног не перемазывался кровью своих сладострастных жертв.
Секс его не интересовал. Власть - вот что приносило ему величайшее из наслаждений, и самой высшей его формой было властвовать над жизнью других существ. Он никогда не уставал от их мольбы о пощаде. Звуки их голосов напоминали ему писк зверушек, которые панически боялись его, когда, еще ребенком, он только начинал свое СТАНОВЛЕНИЕ. Он был рожден, чтобы править в мире грез и в мире реальности, чтобы помочь, наконец, человечеству обрести утерянную им когда-то покорность.
Брайан проснулся.
Несколько долгих, восхитительных минут он неподвижно лежал на спутанных черных простынях, бледным пятном выделяясь на мятых шелках, похожий на отблеск слегка фосфоресцирующей бледной пены на гребнях волн, набегающих на берег далеко внизу под его окнами. Радостное возбуждение от пережитой во сне кровавой оргии не покидало его - бесконечно превосходя по силе любое посторгастическое томление.
Он мечтал о том дне, когда сможет обрушить на сущий мир все те жестокости, которые обрушивал на мир грез. Эти кишащие толпы людишек заслуживают вселенской порки.
В своем эгоцентризме и самовозвеличивании они уверили себя, что мир создан для них, для удовлетворения их нужд и желаний, и заполонили собой, расплодившись, весь белый свет. Но не они, а ОН был венцом творения. И пора накинуть на них смирительную рубашку и до минимума сократить их число.
Однако Брайан был еще слишком молод, еще не вошел в полную силу, находился только в процессе своего СТАНОВЛЕНИЯ и еще не смел начать полное очищение земли, предначертанное ему судьбой.
Как был голый, он встал с постели. Свежий воздух приятно холодил кожу.
Кроме суперсовременной, глянцево-отсвечивающей черным лаком кровати, покрытой шелковыми простынями, в огромной комнате почти совершенно не было другой мебели, если не считать столиков со стоящими на них лампами из черного мрамора с черными же абажурами. Никаких стерео-, теле- и радиоприемников. Никаких кресел, в которых можно отдыхать и читать книги, книги вообще его не интересовали, так как ничему не могли его научить и развлечь, как он сам мог это сделать. Управляя созданными им фантомами, в облике которых он являлся в мир, Брайан предпочитал, уставившись в потолок, оставаться в постели.
У него не было часов. Да они ему были и не нужны. Настолько гармонично был он слит с механизмом вселенной, что всегда точно, до последней минуты и секунды, знал время, это было частью его божественного дара.
Вся противоположная кровати стена была сплошным зеркалом, от пола до потолка. В доме имелось еще много других зеркал; ему нравилось смотреться в них и видеть себя во всей красе, силе и блеске СТАНОВЛЕНИЯ новым богом. Там, где не было зеркал, стены были окрашены в черный цвет. Потолок тоже был черным.
На покрытых черным лаком полках огромного книжного шкафа стояли бутыли, наполненные формальдегидом. Погруженными в жидкость, в каждой из них плавало по паре глаз, которые Брайан мог видеть даже в глубоком сумраке. Некоторые из них когда-то принадлежали людям - мужчинам, женщинам и детям, на кого пала его карающая десница, - и были разных цветов и оттенков: голубые, карие, черные, серые, зеленые. Другие принадлежали животным, над которыми он экспериментировал в начале своего пути в ранней юности: мышам, тушканчикам, ящерицам, змеям, черепахам, кошкам, собакам, птицам, белкам, кроликам; некоторые из них, хоть и были мертвыми, излучали бледное красноватое, желтоватое или зеленоватое сияние.
Глаза эти были данью его вассалов. Символами, подтверждающими его могущество, превосходство, его истинное СТАНОВЛЕНИЕ. В любое время дня и ночи глаза эти смотрели на него, боготворили, восхваляли его, восхищались им.
"Смотрите на меня и трепещите, - сказал Господь. - Ибо во Мне одном и благо и горе. Прощение и отмщение. И все, что ни есть у вас, даровано вам Мною".
Несмотря на несмолкаемый рокот вытяжных вентиляторов, комната была насквозь пропитана запахами крови, желчи, кишечных газов и таким резким запахом хлорки, что у Конни защипало в глазах.
Гарри опрыскал левую руку освежителем воздуха. Приложил еще мокрую от жидкости ладонь к носу, чтобы хоть немного смягчить губительный запах смерти.
Предложил Конни последовать его примеру. Немного поколебавшись, она сделала то же самое. На наклонном, из нержавеющей стали, операционном столе, неподвижно уставившись в потолок, лежала голая мертвая женщина. В брюшной полости ее зияло огромное Х-образное отверстие, и большинство из ее внутренних органов уже было тщательно удалено.
Женщина была одной из жертв Ордегарда в ресторане. Звали ее Лаура Кинкад. Тридцати лет. Еще утром, встав с постели, она была энергичной и красивой, а теперь превратилась в страшилище из павильона ужасов.
Лампы дневного света придавали остекленевшим глазам какое-то молочно-белое сияние, посреди которого неподвижно застыли два крохотных отражения свисавшего с потолка микрофона на тонком, гибком металлическом шнуре. Губы ее были полураскрыты, словно она собиралась привстать и надиктовать в микрофон массу дополнительных сведений к уже составленному официальному протоколу вскрытия.
Патологоанатом и два его ассистента работали сверхурочно, чтобы успеть еще сегодня завершить осмотр трупов Ордегарда и двух его жертв. Выглядели они усталыми и подавленными. На протяжении всех лет своей службы в полиции Конни ни разу не сталкивалась с патологоанатомами, коих кино и телевидение обычно представляют как эдаких разудалых, общительно-словоохотливых парняг-профессионалов, которые, пока взрезывают скальпелями трупы, перебрасываются шуточками или самозабвенно жуют пиццу, совершенно безразличные к трагическим судьбам разрезаемых ими людей. На самом деле, хотя при такой работе действительно требовалась определенная мера профессиональной отрешенности от конкретного объекта исследования, постоянное соприкосновение с жертвами жестоких преступлений так или иначе сказывалось на их психике.